В ресторане было шумно и по–провинциальному роскошно. Я устроился у огромного, во всю стену, окна и торопливо, будто опасаясь чего–то, сделал заказ пышнотелой официантке в несвежем переднике. Она пошловато ухмыльнулась, как–то по–своему оценив моё одиночество, и, чиркнув пару закорючек в блокноте, кокетливо отчалила, виляя крутыми бедрами. Вскоре на столике появился графин с водкой, а ещё тарелка худосочного салата и тощий бифштекс с гарниром. Я, наконец, ощутил себя полноправным посетителем питейного заведения и огляделся.
«Ты их согрей слезами, я уже не могу…» — гнусаво ныл со сцены рыжий коротконогий певец в цветастой рубашке с размашистым, как крылья баклана, воротником. Узкое пространство перед «джазом» было заполнено пьяными объятиями и туманом табачного дыма.
«Скука, скука, — равнодушно и совсем по–чеховски подумал я, вяло перекатывая во рту жёсткий, как кирза, кусок бифштекса. — Всё как всегда. Чудес, очевидно, не предвидится…»
И в тот же миг, словно споря со мной, явилось чудо. Оно было юным, глазастым и хмельным. Легкомысленная чёлка прикрывала узенький лобик. Кончики густо накрашенных ресниц мелко вздрагивали при каждой яркой вспышке цветомузыкальных огней.
— Вы позволите?
— Конечно, о чём речь.
Я сразу вдруг занервничал, потому что понял, что теперь слово за мной, придумать же ничего путного не мог.
— Спорим, ты думаешь обо мне плохо, — сказала тем временем она.
— Ничуть, — облегчённо выдохнул я. — Заказать тебе что–нибудь?
— «Машку».
— Что–что?
— Это такое хмельное пойло с томатным соком.
— А, «Кровавая Мэри», — догадался я.
Через несколько минут заказ был принят. Мы помолчали.
— Ты с кем здесь? — спросил я.
— Ни с кем.
— Одна?
Я тщательно маскировался под утомлённого случайными кабацкими знакомствами субчика.
— Тебе какое, на хрен, дело?
На её тонкой шейке поблёскивала золотая цепочка. Чуть ниже, возле ключицы, я увидел смачный засос.
— Ты мне нравишься, — сказала вдруг она, — но, знаешь, я с тобой никуда не пойду.
Не пойдёт… Сколько же ей? Шестнадцать? Семнадцать?
— Разве я зову тебя куда–то? Не напрягайся.
Вот так! Мосты сожжены. Теперь будем играть в порядочного до конца.
— Так прогони же меня, — ухмыльнулась она.
— Теперь хоть есть с кем перекинуться словечком…
— Тебе это очень нужно?
— Очень, — кажется, я окончательно освоился. — Этот город мёртв. Всюду тени — не люди…
— Ты всё врёшь! — грубо оборвала она меня. — Разве это тебе нужно?
— А что же, по–твоему?
— Прекрасно знаешь, зачем ходят в кабак. Небось не мальчик.
— Послушай, малышка, — насмешливо произнёс я, стараясь изо всех сил выглядеть спокойным, — я с тобой никуда не пойду.
Это произвело эффект. На её лице обозначилось неподдельное изумление.
— Ты кто?
Затравленный, как у зверька, взгляд. Возбуждающий засос на детской шее.
— Я старая больная птица. Меня ощипали злые школяры.
— Какой же ты старый? — фыркнула она.
На её остроносом личике появилась гримаса мальчишеской независимости.
— Глянь на меня! — воскликнул я с театральным придыханием. — Мне двадцать четыре года!
— Вижу, — скривилась в усмешке она.
— Но ты не видишь мою душу!
«Бред какой–то», — подумал я.
Малышку, однако, это явно проняло.
— Тебе очень плохо? — тихо спросила она.
«Пора кончать эту комедию», — решил я.
Принесли «Машку». Девчонка сразу же присосалась к фужеру.
— Уверен, тебя зовут Светкой, — сказал я наугад.
Она вздрогнула.
— Откуда ты знаешь?
— Таких, как ты, обычно зовут Светками.
— Ты всё врёшь! — злобно вскрикнула она. — Кто ты?
Я промолчал. Ансамбль заиграл что–то тягучее, медленное. Мелодия была тошнотворной, как качели: вверх, вниз, вверх, вниз…
— Мне хочется тебя пригласить, но, извини, не люблю танцевать, — сказал я.
— Почему же это?
— Танец — лживая маскировка похоти.
Я вдруг почувствовал, как накалилась обстановка в зале. Обернувшись, сразу понял причину.
— Эти парни интересуются тобой. Или мной, — кивнул на соседний столик.
— Не играет значения, — нахмурилась Светка.
— Твои приятели?
Один из них, небрежно пожевывая кончик спички, подплыл к нашему столику и уверенно взгромоздил мне на плечо свою тяжёлую руку.