Вот однажды мы с отцом отправились на охоту, под самый Петров день. В то время молодые куропатки ещё малы бывают, отец не хотел их стрелять и пошёл в мелкие дубовые кустики возле ржаного поля, где всегда попадались перепела. Косить там было неудобно, и трава долго стояла нетронутой. Цветов росло там много: журавлиного горошку, кашки, колокольчиков, незабудок, полевых гвоздик. Когда я ходил туда с сестрой или с горничной, то всегда набирал их целую охапку; но когда я ходил с отцом, то цветов не рвал: я находил это занятие недостойным охотника.
Вдруг Трезор сделал стойку; отец мой закричал «пиль!», и из-под самого носа Трезора вскочила перепёлка и полетела. Только полетела она очень странно: кувыркалась, вертелась, падала на землю, точно она была раненая или крыло у ней надломилось. Трезор со всех ног бросился за нею… он этого не делал, когда птица летела как следует. Отец даже выстрелить не мог, он боялся, что зацепит дробью собаку. И вдруг смотрю: Трезор наддал — и цап! Схватил перепёлку, принёс и подал её отцу. Отец взял её и положил себе на ладонь, брюшком кверху. Я подскочил.
— Что это, — говорю: — она раненая была?
— Нет, — ответил мне отец, — она не была раненая; а у неё, должно быть, здесь близко гнездо с маленькими, и она нарочно притворилась раненой, чтобы собака могла подумать, что её легко поймать.
— Для чего же она это делает? — спросил я.
— А для того, чтобы отвести собаку от своих маленьких. Потом бы она хорошо полетела. Только на этот раз она не разочла, уж слишком притворилась — и Трезор её поймал.
— Так она не раненая? — спросил я опять.
— Нет… но живой ей не быть… Трезор её, должно быть, давнул зубом.
Я пододвинулся ближе к перепёлке. Она неподвижно лежала на ладони отца, свесив головку, и глядела на меня сбоку своим карим глазком. И мне вдруг так жаль её стало! Мне показалось, что она глядит на меня и думает: за что я умирать должна? За что? Ведь я свой долг исполняла; маленьких своих старалась спасти, отвести собаку подальше — и вот попалась! Бедняжка я! бедняжка! Несправедливо это! Несправедливо!
— Папаша! — сказал я, — да, может быть, она не умрёт… — и хотел погладить перепёлочку по головке. Но отец сказал мне:
— Нет! Вот посмотри: у ней сейчас лапки вытянутся, она вся затрепещется, и закроются её глаза.
Так оно точно и случилось. Как только у ней закрылись глаза, я заплакал.
— Чему ты? — спросил отец и засмеялся.
— Жаль мне её, — сказал я. — Она долг свой исполняла, а её убили! Это несправедливо!
— Она схитрить хотела, — ответил мне отец. — Только Трезор её перехитрил.
«Злой Трезор!» — подумал я… Да и сам отец показался мне на этот раз не добрым. Какая же тут хитрость? Тут любовь к детёнышам, а не хитрость! Если ей приказано притворяться, чтобы детей своих спасать, так не следовало Трезору её поймать! Отец хотел было сунуть перепёлку в ягдташ, но я её у него выпросил, положил её бережно в обе ладони, подышал на неё… не очнётся ли она? Однако она не шевелилась.
— Напрасно, брат, — сказал отец: — её не воскресишь. Вишь, головка у ней болтается.
Я тихонько приподнял её за носик; но только я отнял руку — головка опять упала.
— Тебе всё её жаль? — спросил меня отец.
— А кто же маленьких кормить будет? — спросил я, в свою очередь.
Отец пристально посмотрел на меня.
— Не беспокойся, — говорит: — самец-перепел, отец их, выкормит. Да вот постой, — прибавил он: — никак, Трезор опять стойку делает… уж это не гнездо ли? Гнездо и есть!
И точно… в траве, в двух шагах от Трезоровой морды, тесно, рядышком, лежали четыре птенчика; прижались друг к дружке, вытянули шейки — и все так скоро в один раз дышат… точно дрожат! А уж оперились; пуху на них нет — только хвостики ещё очень короткие.
— Папа, папа! — закричал я благим матом. — Отзови Трезора! а то он их тоже убьёт!
Отец крикнул на Трезора и, отойдя немного в сторону, присел под кустик, чтобы позавтракать. А я остался возле гнезда, не захотел завтракать. Вынул чистый платок, положил на него перепёлку… «Смотрите, мол, сиротки, вот ваша мать! Она собой для вас пожертвовала!» Птенчики по-прежнему дышали скоро, всем телом. Потом я подошёл к отцу.