Когда меня опустили, голуби разлетелись. Не было ни Антона, ни голубей. …Я стояла посреди огромного узкого коридора, потолок которого был настолько высок, что скрывался в туманной дали. Гулкое пространство уходило вдаль, отчего создавалось впечатление, будто эти каменные стены бесконечны.
Вокруг царила кромешная темнота, тело сжимал подступающий приступ клаустрофобии, а звенящая тишина давила на барабанные перепонки. Промозглый холод, непроглядный мрак и редкие таинственные шорохи во тьме вряд ли означали что-то хорошее…
Только теперь мне казалось, что все не так страшно, что все поправимо. Я поборола тревогу. Я уничтожила панику. Оставила лишь воспоминания, приводящие в чертоги странного сна, где всю меня сковывал истинный, почти животный страх. Несмотря на то что во сне особых эмоций испытывать не принято. Как будто там все происходило наяву, как будто переносило меня в Предъадье, выворачивая его грани. Показывало новую, таинственную, неизученную реальность. Мир между землей и адом, обитель болот, лесов и демонов, убежище черни и порока.
А на пути между тем, как и во сне, появился обыкновенный голубь. Милая маленькая птичка, обычно с добродушным курлыканьем клюющая зёрнышки на городских улицах… Я была беззащитна и безоружна. Голубь мог убить меня и предать адскому пламени, разбить о колонны и камни, исчертить моей кровью стекла и своды…. Все что угодно!
Во сне я дружелюбно позвала милую птичку, но наяву, разумеется, не собиралась совершать таких ошибок. Я тихо стояла на месте, наблюдая за уверенными величавыми движениями, выслеживая каждое постукивание клюва. Он мог в любой момент схватить меня и посадить на спину, скрутить и поднять вверх, обратиться, издать клич, но я уже не боялась. Несмотря на отсутствие оружия, я готова была к битве, страшной, кровопролитной, захватывающей. Морально и физически.
Голубь начал разрастаться и звать своих сородичей, обращаясь зловещей демонической птицей… Красные глаза его горели, как два угля, а от каждого взмаха крыльев по коридору разносился резкий тошнотворный трупный запах. На зов вожака отовсюду слетелось множество голубей, издававших клокочущие звуки и яростно хлопавших крыльями, и я поняла, что еще немного — и они нападут, выклюют мне глаза, расклюют лицо, снимут по кусочку мою кожу…
Голуби начали виться надо мной, их становилось все больше и больше. Теперь уже не только глаза, но и тела птиц загорелись, превращая их в неистовые живые факелы. От тех птичек, которых мы считаем безобидными милашками, не осталось и следа.
Бежать? Спасаться? Сдаваться? Не стоило, потому что это просто не имело смысла, следовало найти Антона, пленённого, скрученного, схваченного. Которого птицы куда-то унесли, забрали, спрятали. Или и вовсе убили! Последнее стоило срочно выяснить — иначе меня можно было бы оправданно называть трусихой и предательницей.
Не стоять на месте, не рассуждать, а двигаться, наплевав на голубей и безоружность. Движение, ровное, спокойное, несуетливое — единственный вариант спасения. Ожидание и паника — неминуемая гибель.
Вдруг одна из птиц подлетела ко мне и… заговорила человеческим голосом! Бархатистый тенор голубя гулким эхом разнёсся по всему коридору, заставив остальных пернатых замолчать:
— Лиза, спасайся! Стражи ада беспощадны! — сказала птица очень знакомым мне голосом.
Спасаться? Значит, надо было всё-таки спасаться?
Медовый пол снова стал твёрдым, коридор очертился более чёткими контурами и границами, скреплёнными голубиным пламенем. Я могла бежать, быстро, суетливо, но я не должна была так поступать, потому что прекрасно помнила сон. Потому что слышала, как хрустит под моими руками голубиная шея, а внизу мечется грозными языками пламя, жаждая схватить и обуглить моё беспомощное тело. Бегство или бездействие грозило гибелью, поклонение вело к рабству. Поэтому настала пора начинать, без лишних движений, без страха, без паники.
А голос принадлежал Максиму — теперь я точно знала это. Максим. Это был он. Его снова превратили в голубя, его привели к смертному часу. Кажется, суд уже почти совершился — но ненадолго прервался нашим появлением. Тем не менее казнь близилась, голубиное пламя подбиралось, играя и закручиваясь; выдавался последний шанс, последний миг, последнее мгновение, когда мы могли увидеться с другом! Но на разговоры решительно не оставалось времени.