— Ну слово… И что?
Валя пожала плечами и снова перекрестилась.
— Хых-хи-хи… Да не одно, правда, было, а много… На целую статью об экстремизме, зараза. — Он посмотрел на мобильник. — Э-э, уже пора к нашим ушастым друзьям-алисоманам. Да, Вальчонок, как только мы будем вне зоны Собаки Баскервилей Обло-Стозевно-и-Лаяй, я тебе мобилу-то сразу верну, не думай.
Валя покрутила головой.
— Нет, Фасечка, фоткай сны-то.
— Сны?.. Думаешь, это так просто? Тут даже с моей «Фуджи» не справиться.
Через день утром, когда они пришли забирать завтрак, Эдик велел им после обеда никуда не высовываться, печку не топить, на стук не открывать, да лучше он их снаружи запрет. На вопрос Васи почему, ответил, что сегодня праздник, международный женский день и на ферму прибудет сельскохозяйственное начальство с голодными авторитетами. А Вася с Валей никак официально не оформлены, и потому могут сразу возникнуть проблемы — на лишнюю полусотню кэгэ мяса в месяц. Вася тут же ответил, что все понял и со всем согласен, они будут, как партизаны.
Отвозя тачку с кроличьими отходами в дальний угол фермы, Вася заметил куст вербы, осыпанный мохнатыми почками с желтой пыльцой, и наломал веток. Валя первой ушла в вагончик, и он, поставив тачку возле шеда, последовал за ней. Войдя в вагончик, спросил, нет ли тут какой банки, вот поставить?
— Что это? — спросила Валя. — Ой, верба. — Она перекрестилась. — Но до Вербного воскресенья еще далеко?
Сегодня восьмое марта
— Сегодня восьмое марта, — сказал Вася. — Гражданский… то есть светский праздник. Вот. — И он протянул вербу Вале.
Та вытаращилась на него.
— Ой, что это?
— Ну букет, — сказал Вася. — Не розы, конечно, хых-хы-хы-хы-хи-хи-ха-ха…
Валя взяла прутья с изумленной растерянной улыбкой.
— Фася…
Вася Фуджи, ну а сокращенно Фася — все смеялся. Смех у него был какой-то потешный, но заразительный, интересный. И Валя тоже начала смеяться, сверкая белками глаз, краснея щеками.
— А мне розы и никто не дарил, — говорила она сквозь смех. — И вербу.
— А что дарили?
— Ну… один раз тюльпан.
Как только они начали обедать, явился Эдик и запер их на замок. Валя попыталась что-то ему сказать, но он уже ушел. Примерно час спустя послышался шум моторов. Валя, конечно, приникла к окну и стала комментировать.
— Хо-го! Едут. Гробы-тарантасы, иноземные марки. Раз, два, три… Ишь, ишь, так и сверкают. Однажды мне сон такой был… ужас. Какой-то вот дворец прямо, люстры там всякие, колонны, окна огромадные… И происходило там, мамочки, что-то такое… такое… Просто жуть. Кровопролитие. Кто-то кого-то избивал вусмерть. А потом топает какой-то такой… главный, а за ним его полицаи. Он такой высокий, лицо красивое. А у его подчиненных — ой: у одного лысая голова, как тыква, у другого подбородок, ровно требуха, болтается и выпученные глазья…
— Чего выпученные? — не расслышал Вася.
— Глазья. И вот этот главный останавливается перед одним таким мужчиной… ну вроде тебя, таким невзрачненьким…
— Хых!
— И да говорит ему, а что нам с тобой делать-то?.. А его сподручные орут: разодрать на куски, порубить! И этот начальник им отвечает так: нет, его — в печь. И того мужчину подхватили под белы рученьки да и поволокли к огромной железной печке. И он завизжал прям как поросенок, когда приходил к мамке сосед Жердяй с наточенным немецким штыком — бить его… потом опаливать соломой, лампой… И кричит: ай, ай, не надо!
— Кто?
Валя посмотрела на него.
— Ну не поросенок же, — проговорила с укоризною Валя и снова обратилась к окну. — А, вылазиют… Вон, господа… И бабы с прическами… У одного букет каких-то белых цветов. Хозяин их встречает. Наш Юрьевич. В кустюме. Ага, ага… А цветы, видно, его женке. Или дочурке. Смотрят, курят. Фоткаются. Уходят в дом.
— Ну и что с тем было?
— С кем с тем?
— Да которого в печку потащили?
— А!.. Ой, страсть, правда, я глядела ни жива ни мертва. Вот за что его так? И он как закричит, мол, стойте, стойте, есть ли у вас дети? Детки? Ну а тот командующий отвечает: а что такого, если имеются? И тот: я могу быть для них учителем начальных классов. И командующий вдруг сказал, что хорошо. И его отпустили пока. А лицо так и рдеет от печного жара-то. И поплелся он по залитому кровью полу, забился между колонн, в себя приходит, а я тут вроде рядом, все слышу. И к нему подходят две девицы, разговор у них завязался… И тут как подскочит человек с седой такой острой бородкой да как заорет: сесть-лечь-встать! Сесть-лечь-встать! И тот учителишка и давай ложиться, вставать, приседать. Вроде и смех. Но тут и ужас. Тот с бородкой: ты, говорит, обдолбался? Укурился? И заглядывает ему в глаза, пальцами веки оттягивает, заглядывает. А тот говорит, что и не курит, вроде тебя, мол, курил, но левое легкое заболело и прекратил. Тот с бородкой интересуется: а теперь болит? Нет. Перестало. И он, с бородкой ему говорит дальше: ты правильно сделал, что не убегал, а побёг бы — так тебя все равно Две Серые догнали бы. И отошел этот с бородкой. А учитель у девиц спрашивает: это, мол, кто такой-то? А они отвечают тихонько, что Начальник Мировой Стражи. И тут вдруг грохотанье. Я глянула в окно, а там кареты едут одна за другой, одна за другой, и лошади какие-то такие особенные, из какого-то вороненого материала, вот как эти машины. Правда, много больше, едут и едут. Это тот владелец с красивым лицом, хозяин дворца-то куда-то выезжал.