Утром их разбудил Эдик. Он постучал в дверь, не дожидаясь ответа, распахнул ее и вошел. Начал шуметь, укорять, что так поздно встают, — да еще и не встают вовсе, а дрыхнут на седьмом небе, так дело не пойдет, здесь не санаторий и не пионерский лагерь…
— …с какао, — тут же подхватил Вася.
— Борис Юрьевич вас принял подсобными рабочими, так и вставайте подсоблять. — Мужик посмотрел на часы и сказал, что дает им двадцать минут, ладно, полчаса на завтрак и ждет вон у того краснокирпичного здания.
А где взять воды, не сказал, ушел, хмуря русые брови и кругля синие маленькие глазки. Вася обошел вокруг вагончика, но воды не обнаружил. Тогда он набил снегом пустую жестяную банку из-под помидоров, валявшуюся под столом, взялся щепать полено, долго не мог развести огонь, а Валя все валялась на койке, закутавшись в рваное ватное одеяло, и не желала выползать на холод.
— Ты че, не умеешь? — хриплым со сна голосом спросила она. — У меня бабка за пять секунд печь затопляла. И я могла. Потом разучилася.
Вася посмотрел на нее и ничего не ответил. И снова зажигал спички. Наконец огонек занялся.
— Я, — сказал Вася, распрямляясь, — знаешь сколько кострлов на своем веку зажег?
— Сколько? — поинтересовалась Валя, следя за ним из своего кокона.
— Столько, сколько положено индейцу.
Валя почтительно замолчала.
Вася поставил банку со снегом на печку.
— Дерьмо, зараза, проклятье, — заругался он. — Разве за полчаса тут управишься? Мы что, в армии? Или на заводе?
— А ты служил?
— Нет.
— А на заводе?
— Нет. Нет. Нет. Я с детства люблю одно.
— Что?
— Чего нет.
— А чего нет? Чего? Ну чего?
Вася усмехнулся.
— Скажи — и тебе захочется.
— Фуджик, пожалуйста, ну скажи.
— Волю вольную. Врубаешься? Как твои сорок калек… Хотя небось богомольцы. А это уже рабство. Где ты научилась этим песенкам всяким?
— А? А?.. Ммм… Ммм… — Валя зевнула. — В туалете.
— Хыхыхыхыхы, — Вася смеялся. — В консерваторском, наверное? У Сани Муссолини мамка уборщицей в консерватории работает, так он приобщался к классике… пока грибов не обожрался и не попробовал какой-то пруд перейти, как ваш боженька. Затонул.
— Не-а. На Соборной горе. Там был врытый в землю туалет, теплый, просторный, хороший, с коридорчиками, мы в них спали, и нас не выгоняли святые отцы. Генерал говорил, что это прям бункер. И водичка — пожалуйста, мойся скоко хошь. И розетка. Мюсляй включал кипятильник, чай варили, вьетнамскую эту лапшу заваривали. Вку-у-усно.
— Хыхыхыхых-хы, — смеялся Вася. — Ляпота. Русь святая. Оказывается, вон где она. А Никкор что-то, мол, куда мы едем, на поиски ее. А она уже здесь. Хыхыхыхых-хы. Хыхыхых-хых. И все хорошо. Попы на лимузинах, патриарх на вертолетах-самолетах-поездах с часами, за которые можно пенсионеру десять лет жить. Или какому-нибудь поэту-художнику, они народ не требовательный. Или…
— Мне! — воскликнула Валя.
— И тебе, — сказал Вася, вставая и уходя.
Вернулся он с большим комом снега, опустил его в банку.
— Наверное, это он и постарался? — весело спросил Вася.
— Чего?
— Ну, святую такую Русь учредить для вас на той горе? Он же тут у вас много лет служил, делишки свои обделывал с продажей сигарет, водки. И с тех денег да хоромы-туалет отгрохал? Хыххыхыххыхых.
— Кто?
— Да патриарх ваш!
— А ваш?
— Что?.. Наш? Мой патриарх — Бакунин. На все времена. Форевер. А если копнуть глубже, то Чжуанцзы.
Валя выпростала из своего кокона руку и перекрестилась.
— Ты как гусеница, кстати, в этом одеяле. Может, превратишься и в бабочку. У китайского патриарха есть про это. Мол, однажды он уснул и приснился себе бабочкой, а когда проснулся, не мог врубиться, то ли он в самом деле Чжуанцзы, которому лишь приснилась бабочка, то ли он все еще бабочка, которой снится Чжуанцзы.
Валя перестала креститься и шептать молитву и удивленно уставилась на Васю.
— О-о-о, — протянула она.
— Ага, — отозвался Вася.
Валя понемногу выползала из одеяла. Железная печка быстро согревала настывший за ночь воздух в вагончике. И наконец, она скинула одеяло и, проведя рукой по лицу, потянулась. Вася, глядя на нее, хмыкнул.
— Как по-писаному… Ну и кто там у вас пел-то?
— Мартыновна, — ответила Валя. — Она этих песен знала уйму.
— Откуда?
Валя пожала плечами. Волосы у нее были всклокочены, как у льва грива или у рокера с бодуна. Вася отвернулся.
— Фуджик, — позвала Валя, когда они уже пили вчерашний разогретый чай. — Крилю не ругай, а?