Пополз по крыше на четвереньках. Обнаружил ржавую дырку. Приложился. Внизу ходил по глине дикобраз. Страшновато прыгать. Говорят, дикобраз стреляет своими иглами. Струсит, когда Гека шмякнется на землю, и метнет стаю иголок.
На краю крыши встал во весь рост. Перед вольером дикобраза стояли девчонки. Публика колыхалась возле клеток обезьян, хищных зверей и перед канатом, замыкавшим площадку Гоги.
Прыгнул. Приземлился на ноги, упал и с боку на бок. Директор, озиравший зверинец с крыльца персонального автофургона, углядел, как что-то промелькнуло в воздухе.
Подняли Геку девчонки. Они же предупредили:
— Поймает.
Оказалось, что приближается японским шагом сам крикун.
Гога уже заметил Геку, веселым похрюкиванием звал к себе. Гека пробил толпу. Нырнул под канат. И слону под брюхо. Директор, стукаясь об стену публики, забегал у каната.
Под животом слона жарко, как под топкой паровоза.
Гека потолкался головой в Гогин живот. Мягкий. А еще на нем длинный пушок.
И справа и слева, если раскосить глаза, торчат соски. Удивительно смешно.
— Гека, — позвал тонкий голос Миши Бакаева. — Вылазь. Начальник ушел.
Мальчик пробрался меж стволами слоновых ног.
Гога не то нюхал его, не то щекотал уголками хобота, а мальчик поглаживал волнистый, дующий зноем хобот.
В ужасе ахали тетеньки, улыбались дяденьки, смеялись пацаны во главе с Мишей Бакаевым.
Среди зевак замелькала кудрявая шевелюра Аркадия. Когда он подлазил под канат, то подмигнул Геке. Стоя вместе с ним возле слона, который нежно притрагивался то к одному из них, то к другому, он сказал:
— Непорядок, малыш. Ты лучше приходи до открытия и после закрытия. Посмотри, каша получается.
Аркадий поднял Геку над собой. Все люди, пришедшие в зверинец, сбились вокруг площадки слона.
— С директором я договорился.
— Ладно. Я согласен. Только я сейчас останусь. На немножечко.
— За канатом?
— Ладно.
Геке приходилось нарушать слово, когда ему подавали бублик, французскую булку, ромовую бабу и просили передать слону. Он передавал, лихорадочно проводя маленькой ладошкой по хоботу.
Рано утром и на закате солнца Геку пускали в зверинец. Директор избегал с ним встреч: заметит — свернет к какой-нибудь клетке, как будто туда и спешил.
Гека радовался, и не только потому, что кормил и купал Гогу, точно служитель, а еще и потому, что научился ловить красноперок, перескакивать через костры, не обжигая ног и не решетя штанов.
От игры в футбол, хотя ребята и уговаривали, отказался. Хотелось гонять мяч — не принимали, теперь почему-то расхотелось.
Но недолго он был счастлив. Отец взял отпуск и увез с собой в башкирскую деревню Кулкасово. Тут жили их знакомые Нурпеисовы. В горнице Нурпеисовых отец с Гекой и поселились.
Здесь было красиво: горы; на скалах лиственницы, прозрачны, нежноиглы; по-над Кизилом, галдящим на камнях ртутно-белой водой, роща вязов, где и в августе были соловьи — звук раскатывался такой, словно кто-то привязал к дереву длинную никелевую проволоку, натянул ее и встряхивал, дергал, крутил; на быстринах клевали ельцы, в омутах с затонувшими корчами — голавли; ягоды у реки лопай, какие по вкусу — малину, черемуху, смородину, костянику.
Прошлым летом Гека мечтал погостить в Кулкасове, да его не пустили — денег не было: мать, отец и Алевтина Александровна ездили на родину, под Пензу, и сильно израсходовались на подарки.
А теперь тянуло в город. Все очень быстро опостылело. Где бы ни ходил, все мерещился Гога. Кривой сизый сук мелькнет в кроне вяза — хобот. Валун торчит на стрежне — слон, спасаясь от жары, вошел по лоб в кизил.
Отцу что: улыбка отлилась на щеках. И никто не мерещится, даже Шура, Сашенька, Александровна. Только и знает:
— Воздух-то! Воздух! Как дыня воздух: режь, кусай, сок с бороды облизывай.
Зарядили дожди. Похолодало. В доме да в доме. Тоска.
— Отсыпайся, сынок. Скоро в школу.
И не подумает отец, сколотили навес для слона или он топчется под открытым небом. Может, дрожит Гога и плачет по Африке.
Чуть подсохли дороги, потянули лесовозы из-за хребтов. Отец ушел пастись — ягоды есть. Гека оставил ему записку. И на дорогу.
Взяли на лесовоз, в кабине которого пели три пьяных мужика. Сидел верхом на шершавой сырой сосне.
Перед совхозом «Красная Башкирия» Геку ссадили: кабы автоинспекция не застукала. До города брел пешком. По городу зайцем на трамвае.
Слона увидел от цветников горного института. Забор был разобран и свален на глину. Ничего от зверинца не осталось, кроме Гоги (навес, под которым он мог укрываться в ненастье, все-таки протянули) и директорского автофургона.