— Что вы делаете? — спросил он.— Что вообще делается на участке?
Тон у него был такой, будто он не спрашивал, а уже отчитывал ее. Она представляла, что он скажет дальше.
— Ничего не делается,— отвечала она, левой свободной рукой соскребывая грязь на щеке.
— Машин нет? Вы звонили диспетчеру?
— Звонила. Он только ругается.
Вдруг Саркисов замолчал. Потом кашлянул и спросил:
— Вы что, плачете?
— Нет.
— Вы из-за машин расстроились, или у вас дома что-нибудь случилось? Где, кстати, Виктор, он приехал в Ярск?
— Совсем я не плачу,— сказала она.
— Ладно. Прежде всего успокойтесь. Нужно идти на дорогу ловить машины. А лучше вот что: ступайте-ка вы домой. В таком состоянии все равно вы ничего не сделаете. Пойдите отдохните, я вас отпускаю.
— А бетон? — спросила Женя.
— Да черт с ним в конце концов. Первый раз, что ли,— сказал Саркисов.— Валяйте домой, завтра наверстаем.
Она произнесла «ладно» и положила трубку. Но она уже знала, что никуда не уйдет, а останется ловить чужие машины. Так делали всегда, когда бывало трудно.
Она пошла к дороге, увязая в грязи. Какое-то фатальное невезение — вот что она думала.
Она вышла на дорогу и стала ходить вперед и назад, притопывая ногами. Обычно здесь проходило много машин, сейчас, как назло, не было ни одной.
Кругом стыли сосны. Брызги от них летели ей в лицо.
Ей вдруг показалось, что ничего нет в мире, кроме этой беспросветной ночи и пустоты.
Ушли все, все исчезли: Верка, Генка и Виктор.
За эти мысли о Викторе она ненавидела сейчас себя, его, всю эту бесконечную ночь. Она не знала, как ей дальше жить.
Вдали сверкнул спасительный огонек. Она помахала рукой, и машина встала. Шофер крикнул:
— Чего тебе?
Наверное, он думал, что она просит подвезти.
Капюшон плаща и волосы — все было мокро; она стирала капли с лица.
— Заворачивай! — крикнула она, закрываясь рукой от света.— На участок заворачивай, будешь возить бетон...
— Я отработался! — крикнул шофер, открывая дверцу кабины и высовывая голову.
— Ну, еще поработаешь! — прокричала она.
— Чево?
— Нужно — значит, поработаешь. Это распоряжение Шварца!
Она так говорила, потому что все говорили так, когда требовались машины.
— Я отработался,— повторил шофер.— Иди ты со своим Шварцем! — Он сильно хлопнул дверцей.
Она поняла, что он сейчас уедет, а она останется одна. В этой пустоте и холоде.
Она встала у радиатора и крикнула:
— Заворачивай! Тебя по-человечески просят или как? Заворачивай давай!
Она могла так сколько угодно просить, даже умолять его. Шофер помедлил мгновение и двинул самосвал задом.
Она подумала, что уговорила его. С чувством облегчения, почти благодарности она смотрела, как он разворачивается. Она отошла на обочину и прислонилась к мокрому дереву спиной.
Она не сразу разглядела, что машина уезжает прочь.
«Ох ты, проклятье!» — пробормотала она, и ей самой неизвестно было, ругала она себя или шофера.
— Эй! Ты что делаешь! — крикнула она, выскакивая наперерез машине, не думая сейчас ни о чем, кроме того, что машина может уйти.
Бампером или крылом ее отбросило в сторону, в кювет. Шофер этого не видел.
Она не почувствовала удара или боли. Лежа, она видела, как пропадает, гаснет вдали свет машины, она все силилась что-то крикнуть, только у нее не было, голоса.
Она села и заплакала, стирая с лица грязь, все глядя туда, где исчезла машина.
1963—1966 гг.