Итак, Анна Голубкина, которой уже 27 лет, начинает учебу в «московской академии». Она оставила шумную Ляпинку и поселилась в Уланском переулке, сняла комнату в доме Корчагина — маленькую и продолговатую, с двумя окнами, обращенными в сад. Теперь у нее своя комната, она тут хозяйка, ни от кого не зависит. От Уланского переулка до училища совсем близко. Пройдя по этому кривому переулку, выходила к площади у Мяснпцких ворот; справа — начало поднимающегося вверх Сретенского бульвара, а впереди — небольшая изящная церковь Флора и Лавра, за которой массивное трехэтажное здание с белой колоннадой, бывший дом богача Н. И. Юшкова, построенный великим зодчим В. И. Баженовым. Здесь когда-то были масонские ложи, с тайниками в стенах. Но от масонов давным-давно и следа не осталось, и здание с утра до вечера наполнено шумными толпами учащихся.
Теперь сюда каждое утро приходит новенькая ученица — рослая, красивая и строгая, нередко с нахмуренными бровями, в хорошо сшитом по фигуре темном платье. Вся она кажется очень собранной, сосредоточенной, целеустремленной. В ее облике, осанке, испытующем взгляде есть что-то значительное. Она открывает низкую стеклянную дверь, поднимается по широкой каменной лестнице на третий этаж, попадает в полукруглый зал с белыми небольшими колоннами, с барельефами из античной мифологии на стенах. Довольно сумрачный дневной свет проникает сюда из двух окон, выходящих во двор; высокие коридоры ведут в классы. Пахнет красками, лаком, скипидаром… В перерывах между занятиями будущие знаменитости спешат в «курилку» — круглое, темноватое, насквозь пропитанное табачным дымом помещение, взбираясь по винтовой лестнице. Тут говорят, спорят, обсуждают острые проблемы жизни и искусства, порой выясняют отношения. Это своего рода училищное вече…
Днем идут гурьбой в столовую, расположенную во флигеле во дворе, кое-кто — в ближайшие трактиры. В столовой на горячей плите стоит большой котел со щами, слышится стук металлических ложек. На столах нарезанный хлеб. Здесь можно пообедать еще дешевле, чем в Ляпинке, — за гривенник. Пятачок за первое, за тарелку густых наваристых щей, и столько же за второе — «ассорти» из разных овощей, политых каким-то соусом. Остряки придумали для него название — «собачья радость». Но повар сердито настаивал на своем: «Это гарнир-с». Анна, не терпевшая никаких поддразниваний, никогда не называла это блюдо «собачьей радостью»… С детства привыкла уважать человеческое достоинство, так было заведено в семье.
Словно забыв о ваянии, о своей «Молящейся старухе», которая привела ее в класс Волнухина, она занимается в мастерской Горского, правда, без особого удовольствия. Рисует орнамент с гипса (так положено по программе), а ей это неинтересно, скучно. Может, оттого и не выходит. Терпения не хватает. Горский подходит, смотрит на рисунок и говорит:
— Плохо… Никуда не годится…
Он уже многих учеников «перевел на голову», а Голубкина все корпит над этим никому не нужным орнаментом… Наконец не выдерживает.
— Константин Николаевич, мне страсть как хочется живую модель рисовать. Позвольте…
— Нельзя. Когда усвоите орнамент, тогда…
Вся эта канитель надоела, и как-то, когда в мастерской посадили нового натурщика, она начала рисовать, несмотря на запрет. Хорошо получалось, ученики хвалили. Но пришел педант Горский и отчитал:
— Кто вам разрешил? Извольте сначала нарисовать как следует то, что полагается по программе, — до тех пор я вам запрещаю рисовать голову!
Потом стала работать над натюрмортами, которые расставлял все тот же Горский, написала маслом несколько пейзажных этюдов, портрет своей матери. Ей хотелось узнать мнение учителя и однажды прямо спросила его об этом. Он отозвался о ее вещах резко отрицательно: они ему не нравились.
Она в отчаянии, не знает, что делать. Горский не дает рисовать с натурщиков, отверг ее натюрморты и этюды. И решает бросить живопись…
Вспоминая об этом через много лет, скажет: «Придя домой, я исписала все масляные краски и больше к ним не прикасалась». Быть может, краски, подаренные директором Классов изящных искусств…
Будто само провидение послало Голубкиной преподавателя Горского, чтобы уберечь от неверного шага, ошибки. Этот человек, которому суждено прожить долгую жизнь и умереть девяностопятилетним старцем (в 1949 году), в сущности, помог ей. Но решающую роль сыграло, конечно, то, что она тогда окончательно осознала: ее истинное призвание — скульптура, а не живопись.
И она перестает посещать мастерскую Горского и начинает заниматься в классе ваяния у профессора С. И. Иванова. Два года спустя после приезда в Москву выбор наконец сделан. Не слишком ли много занял он времени, в особенности если учесть, что скоро ей исполнится 28 лет? Действительно, два года — срок немалый, но она не потратила их впустую, занятия у Волнухина принесли определенную пользу, подготовили к дальнейшей серьезной работе.
Проницательный и мудрый Сергей Иванович Иванов быстро распознал недюжинные способности у новой ученицы: после того, как она сделала в головном классе только одну голову с гипса, перевел сразу в натурный класс, минуя фигурный.
Скульптурные классы размещались в старом деревянном здании во дворе училища (в начале XX века оно будет снесено и взамен построено новое, каменное). Эта мастерская станет как бы вторым домом Голубкиной. Сколько дней, сколько часов напряженного труда, раздумий и поисков проведет она в этом неказистом на вид деревянном павильоне!
Одноэтажное здание облицовано тесом, крыша железная. Внутри стены рубленые, как в крестьянской избе. Окна выходят на север, свет не только боковой, через огромное, под самую крышу, окно, но и верхний. Мастерская состоит из двух помещений — большого, где занимаются ученики фигурного и натурного классов, и помещения поменьше, где работает головной класс. По обе стороны входной двери — ямы, где топки печей. Зимой здесь жарко. На антресолях, которые называют также хорами, куда ведет лестница, выставлены старые ученические работы, модели и формы. Вдоль бревенчатой стены, слева от входа — гипсовые фигуры. Лаоксон, галл, убивающий свою жену, умирающий галл, Аполлон Бельведерский, Венера Милосская, голова Геры, торс Геракла… На противоположной, правой стороне, у окон — лавки, на которых ученики отдыхают, беседуют, и перед ними, словно прислушиваясь к их разговору, возвышаются похожие на серые призраки античные боги и герои, застывшие навеки в резком движении, с характерными жестами или пребывающие в состоянии безмятежного покоя…
Около входа, слева, две огромные кадки с глиной. А справа от двери — стол самого необходимого и уважаемого человека в мастерской — формовщика Михаила Ивановича Агафьина, рядом железный умывальник и ведро. Михайло, переводивший работы учеников из глины в гипс, — мужчина средних лет, с бородой веником, в длинном сером рваном фартуке, надетом на какую-то кацавейку вроде жилета, из-под которой виднеется белая рубаха навыпуск. Он всегда, с головы до пят, покрыт гипсовым порошком, и каплями гипса забрызганы его темные мятые брюки…
В главном помещении, в центре, установлена вращающаяся подставка для натурщиков, которую кое-кто из учеников называет торжественно «подиум» (женская модель появится здесь позднее).
В малую мастерскую, где трудятся ученики головного класса, ведет дверь в стене, напротив входа. Над этой дверью висят часы, а над ними прибита полка с небольшими слепками из гипса с классических работ. В этой мастерской копируют античные бюсты — Ариадны, Антиноя, Зевса, дочери Ниобеи… В углу, возле окна, железная печка.
Училищный двор захламлен, валяются бревна, доски, кирпичи. Ломовики привозят сюда на телегах мешки с гипсом, сухую, в больших и малых кусках глину…
Скульптурным отделением училища уже много лет руководит Сергей Иванович Иванов. Ему за шестьдесят. Старик с ухоженной бородкой, большая круглая лысина в венчике белых волос, живые умные глаза. Несколько чудаковат, говорит баском, часто употребляя при обращении слово «батенька», может накричать, грубо пошутить, но молодежь его любит.
Он — видный представитель московской школы ваяния. Родился и вырос в Москве, вся его жизнь прошла в этом городе. Его учитель — Николай Александрович Рамазанов, первый преподаватель класса скульптуры в училище живописи и ваяния, проработавший здесь двадцать лет, до самой кончины. Сын известного актера, Рамазанов учился в Академии художеств; придерживался классических традиций, но в то же время не был чужд новым веяниям, и это отчасти отразилось в его мифических группах «Милон Кротонский», «Фавн с козленком» и других.