Это, конечно, вспышка гнева, вызванная, как ей казалось, а возможно и действительно, несправедливым решением жюри. Как говорят теперь, нервный стресс из-за непримиримого, неуступчивого характера, болезненной обидчивости. Вскоре она наверняка раскаивалась в своем поступке, корила себя за несдержанность, неумение управлять своими чувствами. Особенно неприятно, что устроенное ею в запаснике побоище могли истолковать как зависть, нетоварищеское отношение к одному из собратьев по искусству, получившему первую премию. Но все дело в том, что никакой зависти не было. Она никогда бы не опустилась до этого. Все объясняется просто: сильно разгневалась на жюри, которое, по ее мнению, поступило не по правде, не по совести, и пошла крушить молотком свои модели… Нервный срыв, обусловленный тяжелыми условиями жизни, депрессией, болезнью, долгим отчуждением от работы. Сколько лет не прикасалась к глине, начала наконец работать, лепить, с делала девять эскизов памятника, все проекты удались, ложно выбрать наилучший, и вот на тебе… Жюри предпочло другой проект.
Она ценила творчество своих товарищей-скульпторов. В России работали тогда выдающиеся мастера, многие из них создадут пропзведения, которые станут классикой советского изобразительного искусства. Целая плеяда замечательных ваятелей — Коненков, Андреев, Меркуров, Шадр, Домогацкий, Шервуд, Мухина и другие. Некоторые скульпторы привлекали ее не только своим талантом, но и душевными качествами. «Каков по-человечески автор, таковы и его произведения», — говорила она.
На первом месте всегда был Сергей Тимофеевич Коненков. Она восхищалась его «непосредственным гением».
Интересовалась творчеством Эрьзщ явившегося в искусство из дебрей волжских лесов. Крестьянин-мордвин Степан Дмитриевич Нефедов занимался в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у Волнухина и Трубецкого, потом семь лет прожил за границей, в основном в Италии. Его работы «Тоска», «Поп», «Последняя ночь перед казнью», портреты в мраморе были исполнены лаконизма и большой художественной силы. Голубкина говорила об Эрьзе: «Он хороший человек, и изо всех скульпторов — мастер по мрамору, но его жизнь растрепала». Словно предрекла трудную судьбу этого крупного самобытного ваятеля.
Признавала большой природный талант скульптора-монументалиста Сергея Дмитриевича Меркурова, родившегося и выросшего в Армении, жителя гор, учившегося в юности у каменотесов резьбе по камню, автора завершенной в 1905 году своеобразной композиции «Симфония Бетховена». В 1911 году он начал работу над тремя однофигурными композициями: «Мысль», «Лев Толстой» и «Достоевский». Его достижения в области монументальной скульптуры бесспорны, но ей не нравились деловитость, удачливость мастера, умение извлекать выгоду из своего искусства, то есть те черты, которые у нее начисто отсутствовали. Раз она сказала: «Ему часто люди завидуют. Умеет он устраивать свои дела. Ведь вот довелись до меня… Разве я смогу так использовать все возможности, как он?»
Одобрительно отзывалась о работах Надежды Васильевны Крандиевской, которая обучалась у С. М. Волнухина и в Париже у Э. Бурделя. Еще в 1911 году двадцатилетняя Крандиевская участвовала в IX выставке Союза русских художников, где были представлены скульптуры С. Т. Коненкова, А. С. Голубкиной, А. Т. Матвеева, П. П. Трубецкого, Д. С. Стеллецкого… Она показала три свои вещи — «Голова натурщицы», «Портрет Н. Меллер» и «Портрет брата Всеволода». В 1915 году сделала бюсты А. Н. Толстого (писатель был женат на ее сестре — Наталье Васильевне Крандиевской), Марины Цветаевой. Все эти и другие портреты, созданные ваятелем, отличались глубоким психологизмом, тонкостью исполнения, свежестью восприятия натуры.
Хвалила и скульптуры Шадра — Ивана Дмитриевича Иванова, сына плотника из города Шадринска в предгорьях Урала. Он овладевал профессией в школе Общества поощрения художеств в Петербурге, а затем уехал в Париж, где ему посчастливилось попасть к Родену. С Шадром произошло то же, что и с Голубкиной. Молодой скульптор, встретившись с Роденом, попросил указать ему тему. Метр усмехнулся и велел вылепить руку… Шадру потребовалось всего лишь два часа, но Роден назвал эту руку мешком с овсом… Пришлось взяться заново, трудился два месяца. Учитель остался доволен. Бывая в Медоне, смотрел, как работает великий мастер… В предреволюционные годы Шадр занимался скульптурным оформлением театра Струйского, кинотеатра «Палас», дворца Юсупова, работал над проектом архитектурно-скульптурного ансамбля, который назвал «Памятником мировому страданию», выполнил портреты члена Государственной думы шадринца Петрова, основателя Шадринского общественного банка Пономарева. В 1912 году, приехав в Москву, ходил на выставки и с особым интересом знакомился с работами Коненкова и Голубкиной. «Сколько страсти, нервов, накала!» — так он отозвался о скульптурах Анны Семеновны. Примечательно, что искусство Голубкиной, в особенности такие ее программные вещи, как «Железный», «Идущий человек», запомнились и молодой В. И. Мухиной, чей творческий путь тогда еще только начинался.
Знала и проникновенные, полные поэзии работы Александра Терентьевича Матвеева, стремившегося к гармоничной пластике. В 1910 году он вырубил из гранита в Крыму надгробие другу Голубкиной в пору ее молодости — В. Э. Борисову-Мусатову. Лежащая фигура заснувшего обнаженного мальчика. Это овеянное тихой грустью надгробие установлено на могиле художника в Тарусе…
Она была строга в своих оценках, но все истинно талантливое, самобытное в скульптуре не ускользало от ее внимания.
В черном платье и рабочем фартуке из мешковины, она сидит за столом в своей небольшой комнате и, наклонив голову с упавшей на лоб седой прядью волос, пристально разглядывает лежащую в ладони камею — пластинку раковины, на которой в розовато-белых переливах проступает миниатюрный женский портрет. На столе — тускло мерцающие кусочки морских раковин, инструменты. Рядом — бормашина. Пользуясь ею, она вытачивает камеи.
К мелкой пластике пришла не сразу. В поисках заработка многое перепробовала.
Художественная обработка стекла. Стала проводить опыты. Верный друг Трофимов привез в мастерскую большую тяжелую глыбу. Зеленоватый стеклянный монолит казался смерзшимся куском морских вод, частицей моря. Разыгралось воображение… Решила сотворить морскую волну с гребешком пены. Замысел прекрасный, но осуществить его трудно, практически невозможно. У нее нет специальных стеклорежущих инструментов. При работе от стеклянной глыбы отваливались целые куски, появлялись глубокие трещины.
Майолика. Но где обжигать художественные изделия из глины? Бессмысленная затея. Пришлось отказаться.
Клобукова и еще несколько знакомых художниц неплохо зарабатывали тогда, в начале нэпа, раскрашивая ткани. Материал брали в магазине. Расписывали платки. Испортишь — вычтут из заработка. Но они наловчились, работали «без брака». Клобукова разрисовывала в день 25 платков. Анна Семеновна решила попытать счастья. Подруга дала ей из полученной в магазине партии три платка. Голубкина с увлечением принялась их расписывать. Она ничего не делала равнодушно, небрежно, вполсилы. И эта новая, непривычная работа показалась интересной. На одном платке, в разных уголках, изобразила ягоды малины, птичек, цветы. На втором — девочку-пионерку с алым галстуком. На третьем — ярко раскрашенных жуков. Но заведующий магазином не принял их, забраковал: покупательницы привыкли к иным, стандартным, трафаретным рисункам и, хотя платки расписаны уверенной рукой, красочны, все это непривычно, а то, что непривычно, плохо…
И на этом поприще потерпела фиаско.
Зато преуспела, делая маленькие фигурки животных и птиц — собак, кошек, зайцев, цыплят… Говорила, что старается сделать их округлыми, приятными для нежной ручки ребенка: «Чтоб ребенок в кулачок мог зажать…» Эти игрушки продавались в небольшом магазине при Строгановском училище.