Александра Яковлевна Бруштейн
Голубое и розовое
От автора
Бывают страшные сны. Например: гонится за тобой кто-то враждебный и страшный, настигает, дышит в затылок, хочет схватить… Какая радость — проснувшись, увидеть доброжелательные знакомые обои, услышать братский голос радиодиктора, начинающего новый день! И какой вздох облегчения: «Это был сон!»
Такие сны знаю и я. И самый страшный из них: мне снится гимназия, в которой я училась ребенком.
Мне снится, что мама ведет меня на приемный экзамен в гимназию. Я — маленькая, мне восемь лет, но в этот день я — старая и безрадостная, как моя бабушка. Я так боюсь предстоящего мне экзамена, что меня даже тошнит. Я сжимаю мамину руку — мама отвечает мне, но ее пожатье говорит о том, что и она боится за меня до дурноты.
Нас провожает до гимназии Марк Исаевич — студент, подготовивший меня к экзамену. Я знаю, что Марк Исаевич очень смелый человек. Его выслали в наш город под надзор полиции за то, что он бунтовал вместе с другими студентами против царя. Казаки разогнали их демонстрацию, топча их копытами коней, избивая нагайками. Но сегодня Марк Исаевич тоже волнуется за меня.
И даже лавочница, у которой мама покупает мне тетрадку и карандаш, смотрит на меня с состраданием и дает мне бесплатно замечательную картинку, на которой изящная дамская ручка держит двумя пальцами букет роз и незабудок.
До угла нашей улицы меня провожает еще Стаська, дочь нашего дворника. Она мне завидует — она никогда не попадет в гимназию. Платить за учение ее отец не может, а на казенный счет дворницких детей не принимают. Стаська очень способная — Марк Исаевич занимается с нею бесплатно. Прощаясь со Стаськой, я говорю тихонько:
— Если меня примут, я тебе все, все буду рассказывать, что в гимназии учат.
Но сама-то я совсем не уверена в том, что меня примут.
По программе девочки, экзаменующиеся, как я, в приготовительный класс, должны только «уметь списывать с книги и считать до ста». Но это — программа для всех. А для меня — еврейской девочки — твердой программы нет. Я должна знать все, о чем бы меня ни спросили, а спросить меня экзаменаторы могут, о чем им вздумается. И я иду экзаменоваться в приготовительный класс, подготовленная Марком Исаевичем, как в третий. При этом я холодею от ужаса: а вдруг меня спросят что-нибудь, как в четвертый? Мысленно я повторяю себе, что такое первый меридиан, чем торгует город Бенарес в Индии, каков признак делимости на три и какие дети были у русского князя Всеволода Третьего Большое Гнездо…
Мы подходим к большому мрачному зданию. Стрельчатые окна его больше чем до половины замазаны белой масляной краской. Они смотрят на мир непроницаемо и отчужденно, как покрытые бельмом глаза базарных слепцов. И ни одна раскрытая форточка, ни один выставленный на солнце цветок, ни одно выглянувшее лицо не нарушают их мертвого однообразия.
Массивная, с глубокой нишей, входная дверь похожа на окованную железом дверь древней тюрьмы. Она враждебно скалится тяжелым медным кольцом.
По всему наружному фронтону здания — большая вывеска:
Ведомства ее императорского величества государыни императрицы Марии Феодоровны
женская гимназия
с пансионом
У подъезда гимназии Марк Исаевич прощается со мной.
— Помни, — говорит он: — спокойненько-спокойненько! Не забывай про Муция Сцеволу… И про маленького спартанца с лисицей…
Я, конечно, помню про Муция Сцеволу: он говорил с врагом, бесстрашно положив руку в огонь. И про мальчика спартанца помню: лисица, спрятанная в его платье, прогрызла и прорвала ему когтями живот, но он ничем этого не обнаружил перед учителем. Однако в эту минуту и огонь и лисица кажутся мне пустяками. Экзамен в гимназию — страшнее!
Марк Исаевич остается ждать на улице, мама — в вестибюле гимназии. Я иду одна наверх, в актовый зал. Мама смотрит мне вслед. Моя круглая соломенная шляпка с ленточкой прыгает в ее руке. Маме кажется, что я иду прямо в огонь, в когти хищных зверей…
И вот меня приняли. Я стою посреди комнаты нашей квартиры в коричневом форменном платье и черном фартуке, к которому приколот бант приготовишек, ярко-зеленый, как только что сорванный лук. Платье это невероятно длинное — оно сшито «на рост». Все домашние стоят вокруг и смотрят на меня, как на лучезарное видение; даже бабушка с дедушкой пришли нарочно посмотреть на меня; прибежали и соседи. Старая нянька моя, Юзефа, утирая умиленную слезу, говорит:
— А и худенькая ж! Как шпрота копченая.
Марк Исаевич в последний раз напоминает мне про «спокойненько-спокойненько». Папа отводит меня в сторону: