Женя. Ну и выходите себе! Нам не мешает… А зачем вам от нас уходить?
Лидия Дмитриевна. Такое правило, дети. Если преподавательница выходит замуж, она должна уйти.
Зина. Ну, как жалко!
Катя. Мы вас так любим!
Маруся. Мы только вас и любим!
Женя. Лидия Дмитриевна, а как же другие синявки?
Лидия Дмитриевна (шутливо грозит). А вот я на вас пожалуюсь, что вы нас синявками зовете!..
Рая (обнимает ее). Вы не такая! Вы не пожалуетесь!
Женя. Нет, а почему же все-таки вы уходите, а другие синявки… другие учительницы остаются?
Лидия Дмитриевна. Они незамужние.
Маруся. Все? И Мопся тоже?
Лидия Дмитриевна. Дети! Я рассержусь! Ну почему вы Софью Васильевну Мопсей зовете?
Женя. Так ведь она Мопся и есть… (Сморщила лицо очень похоже.) Разве не Мопся?
Лидия Дмитриевна. Она ведь неплохой человек…
Все. Она? Мопся? Не плохая? Она ужас какая плохая! Мы ее ненавидим.
Лидия Дмитриевна. Напрасно! Она старая, больная, одинокая… Ни детей, ни родных…
Звонок — конец урока.
Ну, дети, прощайте! Учитесь хорошо! Не забывайте меня! (Пошла к дверям.)
Девочки бегут за ней, кричат: «Прощайте, Лидия Дмитриевна!», «Дорогая!», «Золотая!» Целуют, обнимают ее. Мопся вошла, молча наблюдает эту сцену, стоя одна в стороне.
Маруся (Жене). Знаешь, хорошо бы, конечно, если бы у царицы сын родился… Но еще бы лучше, если б Мопся на ком-нибудь женилась!.. Она тогда от нас уйдет…
Девочки побежали за Лидией Дмитриевной с возгласами приветствия и прощания. Мопся одна. Подошла к окну, прислонилась к слепому, закрашенному стеклу. Плечи ее вздрагивают. Блюма возвращается в зал. Волосы ее просохли; она вихрастая, как никогда раньше. Остановившись в нескольких шагах от Мопси, смотрит на нее большими сострадательными глазами. От жалости к Мопсе и страха перед собственной дерзостью голос ее срывается.
Блюма. Софья Васильевна, вы… вы тоже огорчаетесь, что Лидия Дмитриевна выходит замуж?
Мопся резко повернулась к Блюме, на секунду остолбенела от неожиданности.
Софья Васильевна, не надо… не плачьте, пожалуйста…
Мопся (вне себя от бешенства). Вы опять? Опять в завитках? Опять нагофрились?
Блюма. Софья Васильевна, они сами. Ей-богу, они сами… после холодной воды…
Мопся. Вам сама начальница говорила… Она вас предупреждала. Ну, если вам не угодно слушаться, пеняйте на себя! (Тащит Блюму к царскому портрету.)
Возвратившиеся в зал девочки смотрят на Мопсю и Блюму.
Блюма. Софья Васильевна, не говорите начальнице! Не выгоняйте меня из гимназии. Я все буду делать, только не выгоняйте! Мой папа умрет, если меня выгонят…
Мопся. Вот, все смотрите! Ее бы следовало исключить — да, да, следовало бы! — но для первого раза я ее только наказываю. Под портрет!.. До утра под портрет!..
Звонок — конец перемены.
На молитву, медам! На молитву.
Девочки молча становятся на молитву. Женя двинулась к Блюме, которая прижалась к стене под портретом.
(Окликает Женю.) Шаврова, я что сказала? На молитву! Дежурная, читайте молитву!
Катя вышла вперед, осенив себя крестом, читает молитву бархатным голосом благонравной ученицы.
Катя. «Благодарим тебе, создателю, яко сподобил еси нас благодати твоея, во еже внимати учению… Благослови наших начальников, родителей и учителей и всех ведущих нас к познанию блага и подаждь нам силы и крепость к продолжению учения сего…»
Катя широко крестится, девочки и Мопся тоже.
Мопся. А теперь пансионерки идут в столовую обедать, приходящие — в швейцарскую. Не топать, не шаркать, не шуметь… Одеться — и домой!..
Девочки парами идут из зала, Мопся — за ними.
Блюма (под портретом, лихорадочно приглаживает свои злополучные вихры). Я всё, всё… Я буду каждые полчаса под кран ходить… Только не выгоняйте!.. (Плачет тяжело, как взрослый, раздавленный горем человек.) Только не выгоняйте…