— Ради общего настроения — вот чокнулась, а чтобы пить — что вы… Ой, да что же вы думаете, дурь на меня какая напала — на старости лет водку вдруг пить начну?
Дней через десять каникулы у Марата кончились. Пока гостил дома, он то и дело заглядывал ко мне, заводил разговоры о древностях Отрара, Сайрама и Туркестана; перед отъездом зашел попрощаться. Я едва не сказал ему: бросай все, занимайся любимым делом, но сдержался. Слишком нелегко было бы ему выпрягаться из той упряжки, в которую он уже был впряжен. Я повторил ему какие-то прежние свои советы, и, попрощавшись со вздохом, он ушел.
В тот день, когда он уехал, я вернулся домой довольно поздно. Со стороны хозяйского входа слышалось какое-то бормотание, какой-то стук — не то по двери, не то по стенке. Догадка моя оказалась верна. Это была хозяйка. До смерти пьяная. Она никак не могла открыть замок. Я понаблюдал немного за ее тщетными попытками и, убедившись, что, если не помогу, она неминуемо останется на улице, подошел к ней.
— Душа болит! — сказала хозяйка, ничуть не удивившись моему появлению, и сунула мне в руки ключ, будто все это время только и ждала меня. — У-ух… душа болит. Сирота ведь он, сирота же. Бездомный. Из детдома ведь взяла. Из детдома, да! Душа болит… По самой себе болит. Одной судьбы я с ним… бессемянная. Выучится. Вырастет. И уйдет. У-ух ты!..
Я весь похолодел от того, что услышал. В ту минуту я, кажется, простил хозяйке все ее измывательство надо мной.
Назавтра хозяйка снова уже была такая же, как обычно. Началась прежняя, полная дрязг и мелочного сквалыжничества жизнь. Меня она, видимо, считала за недотепу, который примет любые ее требования, а главное — за богача, который имеет в ауле отца-миллионера, потрошила меня как могла. Нужны дрова, чтобы нагревать топку для угля, — плачу я. За то, что она сдает комнату, домоуправление взыскивает налог, — тоже из моего кармана. Потеплело, электрообогревателем я больше не пользуюсь — плата за свет остается прежней. Деньги за комнату стал по ее требованию отдавать за месяц вперед. И хоть бы за все за это — нормальное человеческое отношение ко мне. Нет, все время хмурая, все время мечет громы и молнии — то по тому, то по другому поводу. Раз в два дня обязательно погасит свет. В конце концов я перебрался обратно в общежитие.
Скоро я и думать забыл о своей злыдне хозяйке, о ее воспитанном сыне Марате, мечтавшем стать историком. Кто мог предположить, что через семь-восемь лет мы встретимся с ним, да еще при подобных обстоятельствах…
Я лишь удивленно покачал головой и пошел к скамейке, на которой оставил мать. Она уже беспокоилась, беспомощно озираясь по сторонам. И обрадовалась мне так, словно я вернулся после дальней дороги.
— Надо же, где ты столько пропадал?! — сказала она. Ей не было никакого дела до того, как мне достался билет. — Еще бы немного — хотела искать идти.
— Зачем же искать?
— Да народу-то вон сколько, кто знает… Люди разные. Кто-нибудь и пристать может…
Скоро объявили, что начинается посадка в наш поезд. Мать не торопилась. На ней было несколько слоев одежды, она вспотела. Сколько пуговиц она расстегнула, сколько карманов обшарила, пока нашла платок, чтобы утереться. Затем она аккуратно свернула его и снова положила в карман безрукавки, под бесконечные слои одежды. После этого она стала искать кошелек. В кошельке у нее лежали три или четыре десятки. Две из них она протянула мне — дескать, на дорогу ей хватит и того, что осталось. Я стал было отказываться, но она обиделась, решив, что этих двух десяток мне показалось мало. Наконец, когда и кошелек был убран, обвесившись многочисленными узлами и свертками, мы двинулись к поезду.
То, что ей придется ехать в мягком вагоне, встревожило мать, но, увидев в купе соседку — русскую женщину с тремя детьми, успокоилась.
— Больше не приеду, — сказала она перед тем, как поезду тронуться. — От людей стыдно. Все скачешь, задыхаешься — между Алма-Атой и аулом. Ну, а сами-то вы хоть бы раз догадались приехать к родителям, дали внучатам порезвиться в доме своих дедов. Отец этого Ожара, я про Олжабая говорю, уже и посмеивается. Дескать, а есть ли у тебя сноха-то, есть ли внуки-то, правда ли это? Не приеду больше.
— Нынче приедем, — сказал я. — Обязательно приедем.
И вот сказал так, а сам знал при этом — не приедем. Надо для этого в очереди толкаться, билет покупать. Потом в поезд садиться. Сутки тащиться в поезде. Сойдешь на нужной станции. Теперь автобус. Двести километров. Приехал в районный центр. От райцентра нужно добираться до центральной усадьбы колхоза. Попутной машиной. Добрался. Но ты еще не дома. Дом на ферме. А ферма от центральной усадьбы — в пятидесяти километрах, в горах. Что от тебя останется, пока доберешься? Нет, едва ли мы соберемся поехать.