Эй ты, барин!
Эй, боярин!
Хошь повешу? Хошь, щенок?
Хошь дубина —
Мужичина,
Тесаком хвачу в висок?
Там в светлице
Молодица
Машет русою косой.
Как возьму я,
Полюблю я,
Да о камень головой…
— Эй, опричник, тащи молодух на расправу!
На широких дворах зачинай молотьбу!
И тесак обнажив, шапку рысью поправив,
Ванька первый вскочил в брусяную избу.
Возле двери в светлицы, раскинув ручёнки,
Словно в осень продрогший на кладбище крест,
Синий трупик лежал, синий трупик ребенка,
Обезглавленный адом посланник небес.
Чьи же руки зарю на земле погасили?
Чья коса это хрупкое горло нашла?
Ванька-Ястреб присел. И душой обессилел.
Незнакомая оторопь в сердце вошла.
Распахнулись в стене потаенные сенцы.
Кто-то мягко ступил на дубовый порог.
— Вы казнили отца. Я казнила младенца.
Пусть на Страшном Суде разбирает нас Бог.
Что глядишь, словно сыч? Может, хочешь ударить?
Может, хочешь в светлице со мной ночевать?
Только завтра смотри — передай государю,
Что младенца спасла от бесчестия мать.
Ванька тихо сошел по ступенькам на волю.
Занималось огнем смоляное крыльцо.
За Неглинкой-рекой, по озимому полю
Вился дьявольский дым кумачовым кольцом.
V.
Во дворце.
Ой, не темный лес бушует,
Не в ножи берут купца, —
То с товарищи пирует
В слободе державный царь.
Зайцы, утки, гуси с просом
Пар клубится от ухи,
На серебряных подносах
В жире тонут петухи.
Вина рейнские, хмельные,
Романея, мёды, бастр…
И шеврюги заливные,
Точно хрупкий алебастр.
Куры с луком и шафраном,
Осетры блестят икрой.
Слуги в бархатных кафтанах
Ног не чуют под собой.
Государь хмелен и весел.
Очи черные горят.
И шумят у царских кресел
Приближенные царя.
И келарь здесь Иоанов,
И Малюта — звон оков,
И накрашенный Басманов,
И спокойный Годунов.
Гуслей звон и стук подносов
Кто поет, кто ест, кто спит,
И клюет в тарелку носом
Сам отец-архимандрит.
Дразнит карлика царевич.
Государь же, щуря глаз:
— Ну-ка, Федор Алексеич,
Покажи нам бабий пляс.
На царя с улыбкой нежной
Смотрит Федька и встает,
В юбке бабьей белоснежной
Пляшет Федька и поет:
— Ах, уж это толокно
Было от соседа…
Накупила я вина,
Собрала беседу…
Ох! Накупила я вина,
Собрала беседу…
Ой, и зорки черны очи!
Словно пикой бьют в упор:
— Это что там за молодчик,
Что сидит потупив взор?
И дрожат царевы губы,
И гремит: — Чего не пьешь?
Видел я, как не пригубил
Ты ни разу с медом ковш.
Тают гусли тихим стоном,
Тают смолкнувшей струной,
И встает с земным поклоном
Ванька-Ястреб удалой…
VI.
Перед царским столом.
— О, царь! С ума я что ли спятил?
Я не живу, в себе не чувствую я сил.
Я думал об одном: о маленьком дитяти,
Которого вчера ты под вечер казнил.
Да ты. И я. И все мы вместе.
И понял я — народом проклят мой кафтан!
Что нет у нас ни совести, ни чести,
Зато есть казни, ложь, доносы и обман…
Кровь всюду. В избах, в тюрьмах, в ямах.
Без свежей крови дня не можешь ты прожить.
И даже праг — ты помнишь: праг святого храма
Сумел ты, Ирод, русской кровью обагрить.
И свыше нет тебе прощенья.
Как ни моли, как ни проси.
Должно, поставлен ты не Божьим изволеньем,
Коль сделал кладбище из праведной Руси.
Зачем быть волком в волчьей стае?
Зачем над Русью похоронный петь тропарь?
Я пьян от крови. Я устал. Я отрекаюсь
От дел твоих и от тебя, венчанный царь!