НАТАША (целует мать): Мамочка…
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Ну, храни тебя Господь… Я тебя на вокзал провожу (тихо входят Вера и Кузьмич).
НАТАША: Нет, нет, пожалуйста. Никого не надо. Лучше — сразу проститься… Аполлон Кузьмич! (обнимает Кузьмича). Верочка! И ты… Дай я тебя расцелую… (шопотом) А ты не отчаивайся, добивайся своего. Вот я Алешке напишу (всем). Ну, дорогие…
ШИРОКОВ: Что ж, по обычаю, — присядем (все садятся на несколько секунд и сидят в глубоком молчании. Наташа встает первая).
НАТАША: Пора. (Все выходят вслед за нею. Последними идут Кузьмич и Вера. Вера останавливает Кузьмича).
ВЕРА: Аполлон Кузьмич! Тут всё секреты, я уж боюсь спросить. Куда Наташа едет?
КУЗЬМИЧ: Какой же тут секрет: в Челябинск. Там ведь Евгений Осипыч срок начал отбывать, в изоляторе… А Наталье Федоровне разрешили свидание. А, может, она там и останется. Вот и всё (уходят, но Кузьмич тут же возвращается). Не люблю я ни встреч, ни провожаний (берет газеты. На крыльце возгласы: «Будь здорова!» «Смотри, сразу же напиши» и т. д.).
КУЗЬМИЧ (листая газету): А войны всё нет и нет. «И не жди, не будет; вот приедет барин, барин нас рассудит»… Да-с, на бар теперь плоха надежда. Тут бы атомной бомбочкой — по гениальным-то усам…
(Через сцену проходят Широков и Александра Серг. Широков слегка поддерживает жену).
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Уехала… уехала, (уходят).
КУЗЬМИЧ: Тяжело, тяжело в этом доме…(встает, останавливается возле модели танка) Прелестная машина! Сколько можно людей подавить! — Ой-е-ей! Сколько вдов нарезать! Сколько сирот! Не машина — а последнее достижение научной мысли в расцвет цивилизации! Приветствую тебя, прелестная, очаровательная! А вообще — лучше от тебя подальше. Гуд-бай — данке шон!
(Уходит. Проходит через сцену и идет в комнату Алеши Вера. В руках у нее банка с молоком. Входит Широков, расхаживает по комнате, что-то обдумывая. Входит Вера).
ШИРОКОВ: Вера, когда придет Алеша, хоть в час, хоть в три утра — позовите меня.
ВЕРА: Зачем?
ШИРОКОВ: То есть как это — зачем? Какое ваше дело?… Что вы там делали?
ВЕРА: Молоко ставила Алексею Федоровичу.
ШИРОКОВ: А-а… Так позовите же.
ВЕРА: На стол накрывать?
ШИРОКОВ: Подождите. Александре Сергеевне плохо. И не тревожьте ее. Пусть побудет одна… Снег всё идет?
ВЕРА: Идет (пауза)… Федор Федорыч!
ШИРОКОВ: А?…
ВЕРА: Тяжело вам?
ШИРОКОВ: Это почему?
ВЕРА: Я ведь понимаю.
ШИРОКОВ: Ничего вы, Вера, не понимаете. Ровным счетом — ничего. А вообще — спасибо. Да-с, спасибо. Вам сколько лет?
ВЕРА: Восемнадцать. Вот исполнилось.
ШИРОКОВ: Восемнадцать… Снег идет… Идет снег… Это чудно!
ВЕРА: Что чудно?
ШИРОКОВ: Ну, чудно, что вам восемнадцать лет. Вы, наверное, х-о-орошую жизнь еще увидите (останавливается перед моделью танка и — задумчиво). А, может быть, и не увидите… Да-с… А может быть — и не увидите.
ВЕРА: Вы сейчас на Алешу похожи.
ШИРОКОВ: Чем?
ВЕРА: Так не знаю. Только — похожи (Вера опускает голову и тихо уходит).
ШИРОКОВ: Вот так-то… Была жизнь. «В ночи зажжен наш огонек на много, много лет»…
(Вдруг прислушивается: словно вторя ему, откуда-то издалека слышны те же слова песни. Это пьяно поет возвращающийся домой Алеша. Песня слышна всё громче и громче. Поддерживаемый Верой входит Алеша. Его пальма — в снегу; видимо, падал. Шапки нет. Па курчавых волосах — снег. Щека расцарапана).
АЛЕША (не замечая отца): Верка, помоги пальто снять… (Поет):
ВЕРА (снимая с него пальто): Тише, Алеша, тише…
АЛЕША (садясь на диван): Успеем, да не всегда… А шапку потерял. И — пиджак, Верка! (Вера помогает ему снять пиджак) Ну его к чорту! (Рубашка на плече разорвана, видно тело). Верка, ты не знаешь — кто это меня бил? (стирает ладонью с лица кровь). Кровь… Верка, это кровь? (Вера вытирает ему лицо платком).
ВЕРА: Кровь… Вы опять на станции были?
АЛЕША: Был… и пил с грузчиками… Слушай, Верка, я так, наверно, и помру на станции… А вдруг — слушай!…
ВЕРА: Вы бы легли…
АЛЕША: Нет, слушай: вдруг однажды сижу я на станции… а с поезда сходит она…
ШИРОКОВ (тихо): Вера, уйдите…
АЛЕША (чуть испуганно): Кто это? кто?… А-а, это ты… Ты, батько? (кричит, подражая Остапу и Тарасу). Батько, слышишь? — Слышу-у! (Вера уходит).