Моя фантазия всегда намного опережала действительность. Мои возможности всегда были ниже тех, что рисовались в моём воображении. И все мои начинания оканчивались почему-то совсем не так, как должны были окончиться.
Я вспоминаю свой самый первый день в школе.
Мы стояли на школьном дворе стайками: каждая стайка — будущий класс. Нашей стайкой командовала худощавая, смуглая, черноволосая Татьяна Михайловна, очень похожая на ворону. Она должна была стать нашей учительницей.
— Дети, — сказала она, — не шумите, пожалуйста. Вы уже взрослые и не дома, а в школе.
После этих слов мы зашумели ещё громче. Мы никак не могли понять, почему взрослые должны молчать, когда кругом столько интересного.
Ко мне подошёл белобрысый мальчишка с огромным портфелем. Глаза у мальчишки были серые, волосы стрижены ёжиком, брюки аккуратно отглажены.
— Тебя как зовут? — спросил он, взглядывая на меня сверху вниз. — Вот меня зовут Орион. А ты кто?
— А я — Внуков, — ответил я.
— Вот дурак! — сказал он. — Что это за имя такое — Внуков?
— Это не имя, а фамилия, — сказал я.
— Значит, ты — Внук, Внучок! Да? — заорал он. — Ребята, у нас в классе будет бабушкин внучок. Уа-уа!
Мне такими противными показались глаза мальчишки и особенно его длинный нос, что я схватил свой портфель обеими руками и изо всех сил ударил им белобрысого по голове.
— Ах, ты так! — заорал он и в свою очередь ударил меня. Его портфель был настолько тяжёлым, что я присел. В следующее мгновение я схватил его за ногу и мы оба упали на землю.
Девочки завизжали.
— Мальчики, мальчики, что же вы делаете?! Сейчас линейка! Сейчас построение! Внуков, немедленно отпусти Кириллова! — закричала Татьяна Михайловна.
Но я мёртвой хваткой вцепился в воротник рубашки белобрысого, и оторвать меня от него было уже невозможно.
Кончилось тем, что нас, пыльных, потных, измятых, поставили на линейке в самый задний ряд.
— Если бы ты не схватил меня за ногу, я бы тебе дал! — сказал Кириллов.
— Погоди, я тебе ещё дам! — ответил я.
В классе нас посадили за одну парту. А через час мы подружились.
На следующий день я снова бродил по городу. Теперь мне хотелось найти Сентябрьскую улицу. Там была старая наша квартира и уютный двор, и у забора старая-престарая груша, на которую я любил забираться. С груши видны были Почтовая улица и другие дворы и, сидя на какой-нибудь толстой ветке, было интересно наблюдать за жизнью.
А осенью на дереве поспевали чудесные груши. Перезревшие, они мягко шлёпались о землю и разбивались в лепёшки, из которых торчали коричневые черешки…
Теперь Почтовая называлась улицей Ногмова. Вот поворот с Кабардинской. Три десятка шагов — и я там, где раньше была коротенькая Сентябрьская, соединявшая Почтовую с Революционной.
Улицы, конечно, не было. Были зелёные приоткрытые ворота, за ними — большой двор, в конце которого стояло серое одноэтажное здание. А направо — ещё одни ворота, и над ними — старая, почти высохшая груша. Только несколько веточек зеленело на ней.
Я вошёл в наш бывший двор. Медленно подошёл к груше и погладил ладонью её морщинистый ствол: «Сколько же тебе лет сейчас, если ты была старенькой уже тогда, когда я был мальчишкой?»
Я снова вышел на Почтовую, вернее — на Ногмова, и направился к речке.
Всё тот же высокий глинистый обрыв с крутым спуском ступеньками. Всё та же окатанная галька на берегу и сонно журчащая среди неё вода. Только мост новый — и
на другом месте. И на том берегу вместо низеньких белых домиков, прячущихся в садах, — трехэтажные здания.
— Это что — Вольный аул? — спросил я женщину, идущую по берегу к мосту.
— Да, Вольный аул.
Я спустился к самой воде. Становилось жарко. Пот заливал лицо. Сунул руку в карман за носовым платком — пальцы наткнулись на острое ребро стекла. А я-то думал, что оставил его на тумбочке в гостинице!
Я повертел стекло в пальцах и машинально поднёс к глазам, — на белой гальке против меня стояла моя тётя Лена. А рядом с ней худой и обожжённый, будто скрученный из старой медной проволоки, пританцовывал Владик Замуков в чёрных трусиках. Я опустил глаза. На мне тоже чёрные трусики, а у ног — серые мальчишеские штаны и голубая сатиновая рубашка.
— Постойте, успеете ещё в воду, — сказала тётя. — Ну-ка, Никола, подойди ко мне.
Я подошёл.
Она внимательно осмотрела меня со всех сторон и вздохнула:
— Хилый ты у меня какой-то растёшь. Бледный и узкогрудый. Надо бы подкрепить тебя немного.