Что за история! Там также не было ни души. Однако сдавленный плач продолжал доноситься к нам откуда-то из темноты. Шагнув еще в одни двери, мы очутились в полном мраке. Пробравшись на ощупь среди сундуков, мы натолкнулись на следующую переборку. За ней, теперь уже явственно, плакала какая-то женщина. Мы нащупали дверь — она была заперта огромным висячим замком.
— Кто там? — негромко спросил я.
Плач прекратился, и тотчас же за стеной раздалось рычание собаки.
«Какая ерунда, — подумал я, — это уж слишком похоже на сказку: запертая в замке красавица и злое чудовище ее охраняет. Только все в киргизском варианте: дворец сделан из дырявого войлока и очень уж пахнет овчиной». В темноте возле моего лица я ощутил частое дыхание Карабека.
— Спроси ты, — сказал я.
Он начал по-киргизски спрашивать, кто там и почему плачет. Но никто не ответил. Собака же начала рычать и рваться на цепи так громко, что мы поспешили выбраться назад.
— Нужно же, в конце концов, найти здесь хозяина, — сказал я.
Мы заглядывали в разные дыры и, наконец, увидали приотворенную дверь. Толкнув ее, я вошел. На ковре, у малюсенького заднего окошка, скупо освещавшего конуру, сидели два человека. При нашем появлении один из них вскочил. Это был Барон. Он взмахнул руками и принялся говорить что-то; видимо, неожиданный наш приход смутил его.
Другой человек тоже поднялся не спеша и, поклонившись нам по-европейски, начал пристально и несколько насмешливо рассматривать нас. Этот поклон, маленький рост человека и его лицо невольно обратили на себя особое внимание.
«Японец!» — подумал я, всмотревшись. Но было темно, человек, не говоря ни слова, сел опять в угол.
— Ну, как с ячменем? — спросил я Барона первое, что пришло в голову.
— Нет ячменя, — резко ответил тот.
— Скажи, а кто там плачет, в кибитке?
— Где плачет? Там ничего нет.
— Там джины плачут, дьяволы плачут, товарищ начальник… — насмешливо сказал Карабек.
Барон ничего не ответил. Резко повернувшись, я вышел.
«Так не забудь про собрание», — кинул я обернувшись.
Отходя уже от кибитки, мы опять услышали пение.
— Стой, ты знаешь, кто поет? — сказал Карабек, прислушиваясь. — Тот парнишка поет, голос Саида поет. Пастух в голубых штанах, который утром оказал, — Барона не боится.
— Саид? В таком случае следует вернуться. С ним нужно поговорить.
Мы обошли опять кибитку с другой стороны и попали в помещение для скота.
Бесчисленное множество овец, прижавшись друг к другу, стояло под огромным навесом. Саид лежал на подстилке, уткнув голову в кошму, и бормотал. Откуда-то из темноты три верблюда и один горный бык свешивали над ним удивленные морды, будто слушая его пение. Саид пел:
— Кто же тебя не услышит? Почему так поешь? — спросил Карабек.
Парень, сев на корточки, поглядел на нас. Из-под черной шапки исподлобья смотрели его угрюмые глаза.
— Сабира, — ответил он.
— Как Сабира? Где она? — спросил я, вспомнив ночную красавицу, помогавшую мне тушить пожар.
— Она заперта здесь в кибитке…
Тут Саид объяснил, что уже несколько лет он пастухом у Барона отрабатывает калым за Сабиру, которую тот обещал отдать Саиду в жены. Теперь утром Барон рассердился на него.
Сабиру же Барон продаст в Кашгар, как только откроются перевалы.
— Ничего не понимаю. Разве она дочь Барона? А не старика Деревянное ухо, который в кости играет?
— Да, она дочь Шамши. Но он бедный старик, а Барон его родственник.
— А чей это скот?
— Барона.
Сказав это, парень испугался и, обернувшись, быстро заговорил:
— Нет, я ничего не рассказывал. И я не видел вас. Я ничего не знаю. Уходите, уходите. Лучше уезжайте из кишлака. Ячменя вам никто не даст.
— Почему же?
— Так сказал Аллах, — ответил пастух.