— Тихо надо, товарищ начальник, по секрету от Барона делают.
Старик полулежал у костра.
— Ведь старик видит и расскажет, — сказал я.
— Раз надо, он не видит, он спал, понимаешь, он боится.
— Карабек, — спросил я, — сколько ты наменял?
— Один пуд ячменя будет, только сахару нет, один чай остался.
Вдруг мне пришла в голову одна мысль.
— Карабек, спроси женщин: рис, хлеб, мыло берут?
— Берут,
— Тогда меняй на ячмень продукты.
— Зачем все, а мы что кушать будем?
— Завтра пойдем на охоту с Саидом и убьем козла.
— А если не убьем?
— Ты же сам говорил, что козлов много.
— Очень много!
— Ну вот и хорошо, меняй!
Всю ночь мы принимали ячмень. Скрипела дверь, женщины, как призраки, возникали в дверях с куржумами, полными ячменя, и исчезали, подобно теням, обменяв.
зерно на продукты. Всю ночь стучали камни, заменяющие гири на чашках весов…
ОХОТА
Мы проснулись, когда яркое солнце врывалось уже во все щели кибитки. Пора было идти на охоту. Но вокруг нас не было ни старух, ни пастуха, ни Сабиры. Карабек увязывал сумки. Какое-то бормотанье доносилось снаружи — странный козлиный голос, с причитаниями и воем. Я прислушался. Ничего нельзя было разобрать кроме обрывков непонятных фраз.
— A-а-а… Сары-кар. Желтый снег. Белый снег… Посох Моисея… А-а-а…
— Кто это там воет? — спросил я Карабека.
— Это опять Палка Моисея, — сказал Карабек не подымаясь.
Я выглянул за дверь. Посреди площади стоял тот самый полоумный дервиш, который приходил в ночь нашего приезда. Лицо его, как всегда, тряслось и плясало. Он стоял на одной ноге в женском чулке, другую ногу он поджал, как цапля. Он смотрел в сторону, противоположную нашей кибитке, и потрясал огромным посохом — Асай-Мсай.
— Дурной знак, — сказал Карабек, — день будет плохим: прежде всего увидели это чучело…
В это время снег у дверей заскрипел и в кибитку просунулась голова.
— Можно? — вежливо спросила она.
В кибитку вошел плотный мужчина, с бородой, покрытой инеем и сосульками. Когда он отряхнулся, я узнал Шапку из куницы — того чернобородого киргиза, который проводил нас ночью в Кашка-су. Наконец-то он появился!
— Здравствуйте, — сказал он, — усаживаясь перед костром. Как ваши дела? Я слышал, что вы ночью получили-таки немного ячменя, а? Ай, это хорошо сделано, очень ловко сделано!..
Он засмеялся и покачал головой.
— Да, но все-таки у нас еще мало ячменя, — сказал я.
— Сколько вы хотели бы иметь еще?
— Еще несколько мешков не мешало бы. И потом — нужны верблюды.
Человек задумался.
— Вот что. Я вам дам несколько мешков. И продам одного верблюда. Я, может быть, уговорю еще двух — трех человек.
Он встал, на пороге обернулся и почесал бороду.
— Вот что. Только никому не говорите об этом. В нашем кишлаке веселее жить молча… Понимаешь?
Действительно, через некоторое время он привел верблюда с большой поклажей, прикрытой кошмами.
— Ладно, ладно уж, — говорил он нарочно громко, — продам тебе лишнего верблюда. И сена немного для него…
Мы привели верблюда в сарай и здесь вытащили из-под войлока мешки с ячменем.
— Чтобы вы уехали вовремя, — сказал киргиз, хлопая рукой по спине верблюда. — А то вот-вот снег тронется. Тогда на всю весну здесь можно остаться…
Он ушел.
— Вот тебе и дурная примета! — сказал я Карабеку. — Видишь, как хорошо день начался! Теперь мы поохотимся, а завтра можно и в путь.
Взяв свои ружья и сумки и оставив в кибитке старика Шамши-Деревянное ухо, мы отправились разыскивать Саида. На улице мы опять встретили сумасшедшего дервиша — Палку Моисея. Он стоял на перекрестке и смотрел куда-то в сторону, держа посох высоко над головой.
Найдя Саида только через час, мы выехали гораздо позже, чем предполагали. Впереди ехал Карабек на огромном пестром кутасе Тамерлане, за ним ехал я на Алае, и сзади на черном верблюде ехал Саид с карамультуком — старинным пульным ружьем. Спереди мчался пес Азам, радуясь, что его выпустили на волю.
(Ехали мы к перевалу Кичик-Алай, по берегу быстрой горной речки.
Несмотря на то что был март, солнце уже слегка припекало.
Черные водяные воробьи, немного поменьше черных дроздов, летали в брызгах реки, ныряя в воду. Мы поднимались все выше. Солнце начинало припекать. Карабек затянул киргизскую песню.
Кишлак давно скрылся из виду, и река казалась узкой черной ленточкой далеко внизу, среди белых сверкающих ледяных берегов.