…Слишком много мы наслышались об этом ужасном Голубом береге: бесконечное число жертв связано с его именем.
Старые верующие таджики имели, конечно, свой взгляд на это явление и рассказывали длинные предания. Но я считал, что камни летят, видимо, в результате быстрых процессов выветривания горных пород. Так или иначе, но камни падали.
Сколько чудес рассказывали: если, мол, кто подал святому, то его якобы камни не трогали. Но факт оставался фактом: люди и животные гибли. Дорожная партия должна будет проложить полу-тоннель, когда будет делать там дорогу.
Мой Алай как на зло шел не у скалы, а по самому краешку овринга, так что моя левая нога свисала над километровой бездной. Даже бедный Азам прижимался к скале, боязливо поглядывая на пропасть.
Я старался показывать твердость духа перед караванщиками и не подавать вида, что мне неприятно смотреть в бездну, куда срывались камешки из-под копыт Алая.
Тихонько я потянул его за повод вправо, но он злился, прижимая уши, отводил голову и шею вправо, но туловище ближе к скале не подвигал.
— Начальник, — оказал Карабек, ехавший за мной. — Не надо так делать. Лошадь знает дорогу. Если близко будет идти к скале, толкнется курджум [2] о скалу — и ты с Алаем сразу упадешь вниз.
Сворачивать Алая вправо я перестал, но невольно все мое туловище клонилось к скале.
— Прямо сиди, — тихо оказал Карабек. — Алаю трудно идти.
Я старался выпрямиться, но что-то неодолимо тянуло вправо.
«Инстинкт самосохранения или отсутствие привычки?» — подумал я. Но, взглянув на караванщиков, чуть не рассмеялся: все они клонились к скале, хоть и не первый раз ехали по таким дорогам.
Окалы все больше склонялись к реке, мы все больше поднимались кверху. Скалы своим наклоном почти закрыли реку, и мы ехали по складке у бездны. Наконец, повернули за угол, и, пораженный, я остановил Алая.
— Голубой берег… — сказал Карабек.
В этом месте гора откидывалась вправо под углом в шестьдесят градусов и на два километра вверх тянулся совершенно ровный, как ледяная горка на катке, склон. Берег этот не напрасно получил свое прозвище: состоял он из осыпи синих глин и синих камней. Все это, сливаясь с белыми камнями и землей, создавало общий голубой тон. Справа, очень высоко, виднелись сотни вздымающихся пиков.
У подножья этой полуопрокинутой стены тянулась едва видная тропка, сантиметров тридцать шириной. Слева, метрах в двадцати ниже тропинки, синела бездна. На самом краю горы у бездны громоздилось несколько камней, а за ними был обрыв километра в полтора. Реки за нижним краем видно не было. Я ударил коня.
— Тихо, тихо! — закричал Джалиль. — Слезай, пешком надо.
Мы спешились.
— Теперь скоро! — сказал Карабек, и я быстро пошел вперед.
Голубой берег тянулся около двух километров. Затем мы шли под размытыми крытыми стенами из синей глины. Еще дальше дорожка расширялась так, что на ней могли разминуться два всадника, и, наконец, перешла в небольшую долину. Кусты шиповника росли между зарослями диких яблонь, на которых уже набухли почки. Зеленела трава. Пахло прелыми листьями. Путь был спокоен. Но все мы еще шли молча, забыв сесть на коней и оглядываясь на Голубой берег. Джалиль же вдруг исчез… Мы вскочили на коней и помчались вперед…
Вскоре мы увидели Джалиля; он сидел на траве и спокойно обдирал шкурки с убитых сурков.
— Я уже пять штук убил, — сказал он.
— А почему мясо бросаешь? — удивился я.
Все засмеялись. Джалиль презрительно пожал плечами.
— Мясо нельзя есть, начальник, — объяснила мне Сабира. — Сугур (так киргизы называют сурка) раньше ростовщиком был: бедным людям за большие проценты деньги в долг давал. Когда он умер, его душу аллах в сугура посадил.
— Барон тоже сугуром будет, — сказал Саид.
— Ерунда! Так глупый человек говорит! — рассердился Карабек. — Тебе нельзя еще на рабфаке учиться! Барона мы поймаем еще до того, как он успеет сугуром сделаться.
— А ты ел мясо сугура? Ты ведь консервы ел? — спросил вдруг его Джалиль Гош.
Карабек посмотрел на него, ничего не ответил и сплюнул.
— Ну, я довел караван, начальник, — сказал Джалиль Гош. — Скоро кишлак будет. Большая Дувана. Дальше сам дорогу найдешь. А мне шкуры снять надо.
— Почему же ты не можешь этого в кишлаке сделать?
Джалиль удивился.