— Харденберх, а почему вы мне не писали? — Софи спросила.
— Милая, милая Софи, я вам писал, я каждый день писал на той неделе. В понедельник я вам объяснял в письме, что, хоть его и создал Бог, мир только тогда и существует, когда мы его воспринимаем.
— И вся эта дрянь, значит, наших собственных рук дело! — вскинулась Мандельсло. — Говорить такое юной девочке!
— Все, что до тела касается, не наших рук дело, — сказала Софи. — Вот у меня левый бок болит, не сама же я так устроила.
— Ну, хорошо, давайте друг дружке жаловаться, — сказал Фриц, но Мандельсло объявила, что она совершенно здорова, всегда здорова.
— А вы не знали? Все знают, что я родилась на свет для того, чтобы быть всегда здоровой. Мой муж в этом уверен, уверены все в этом доме.
— Почему вы раньше не приехали, а, Харденберх? — спросила Софи.
— Мне теперь много приходится работать, — он ответил. — Если приведется нам венчаться, мне нужно много, много работать. Я ночами сижу над книгами.
— А зачем вам так много читать? Вы теперь уж не студент.
— Был бы студент, не читал бы много, — сказала Мандельсло. — Студенты не читают. Они пьют, студенты.
— А почему они пьют? — спросила Софи.
— Потому что хотят познать всю истину, — сказал Фриц, — и это приводит их в отчаяние.
Гюнтер было задремал, но теперь проснулся и что-то проворчал в знак своего несогласия с Фрицем.
— Ну и чего бы им стоило, — Софи спросила, — познать всю истину?
— Вот этого как раз они не могут подсчитать, — ответил Фриц, — зато прекрасно знают, что надраться можно за три гроша. Ей теперь тринадцать лет, будет четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Проходит время, время. Господь, можно сказать, остановил часы.
Но она холодна и холодна, вся холодна насквозь.
36. Доктор Хофрат Эбхарт
В Грюнингене, не успел Фриц уйти, Мандельсло спросила у Софи, зачем та помянула свою боль в боку:
— Сама же говорила — мы ничего ему не скажем.
— Он ничего не должен знать, — подтвердила Софи важно.
— Так зачем же ты сказала?
— Ну, хотела просто поговорить про это, пока он здесь. Он ничего не заметил, знаешь, Фрике, я смеялась, и он ничего не заметил.
К началу ноября боль не унялась. Это была первая серьезная болезнь Софи, собственно, вообще первая ее болезнь. Сначала думали не ставить в известность Фрица, но 14 ноября, в полдень, когда он вернулся в дом Юстов, горничная, девушка Кристель, внося ему кофий, сообщила, что его дожидается посыльный. Посыльный был из Грюнингена. Чувства у Кристель были смешанные: она хотела во что бы то ни стало удержать молодого фрайхерра в доме. Заявился, наконец, а стало быть, думала Кристель, он наш, он барышнин.
«Сначала я не очень испугался, — писал Фриц Карлу, — но узнавши, что она больна, — моя Философия больна, — я известил Юста (мы только-только начали с ним поверять счета) и без дальнейших объяснений отбыл в Грюнинген».
— Что ж я теперь фройлейн Каролине-то скажу, — разволновалась Кристель. — Оне вон на базар пошли.
— Скажешь точно то же, что мне сказала, она к этому точно так же отнесется, — был его ответ.
Боль у Софи в боку была первым признаком опухоли, сопряженной с чахоткой. Эти боли, считается, иногда проходят сами собой. Хофрат Фридрих Эбхарт надеялся на такой исход, он полагался на свой опыт. О браунизме он ничего не знал.
В своих «Elementae Medicinae»[49] Браун приводит таблицу возбудимости при всех видах расстройств, в которой идеальное соотношение означено цифрою 40. Фтизис, начальная стадия чахотки, в этой таблице далеко не достигает 40. Браун, следственно, в случаях фтизиса предписывал для поддержанья в пациенте желанья жить — разряды электричества, алкоголь, камфару, наваристые супы.
Ни одно из этих средств доктору Эбхарту на ум не приходило, меж тем диагноз он поставил верно. Оно неудивительно: каждый четвертый пациент доктора Эбхарта умирал чахоткой. Фройлейн фон Кюн молода, конечно, но молодость в таких случаях — не сильная подмога пациенту. У доктора Эбхарта не было случая послушать начало «Голубого цветка», но приведись ему такое, он бы мигом распознал, что сей цветок обозначает.
37. Что такое боль?
Кашель Софхен вскоре оттеснил Гюнтеров кашель в тень. При кашле этом ее так же распирало, как от смеха, и ей приходилось, бедной, не только боль терпеть, но и не хохотать.
А что, если бы боли вовсе не существовало? Когда они были все маленькие в Грюнингене, Фридерике, тогда еще не Мандельсло, но уже всегда при деле, соберет их, бывало, всех вместе после вечерни и рассказывает воскресную историю.