39. Ссора
В стихотворенье на тринадцатый день рождения Софи Фриц писал: не верится, но было время, когда он не знал Софи, он тогда был «вчерашним человеком», беспечным, легкомысленным и прочее. Вчерашний человек отныне и вовеки ступил на верную стезю.
— Но он такой противный был, Фрике, — рассказывала Софи сестре, — и мы поссорились, и все, все кончено между нами.
Это было тем более несправедливо, что Софи сама только и нарывалась на ссору с Фрицем: подруга, Йетта Голдаккер, сказала, что им с Харденбергом непременно нужно поссориться. Милые должны браниться, Голдаккер пояснила, от этого крепчают узы. Из-за чего браниться? — Софи спросила. Из-за любой безделицы, и чем пустяшнее, тем лучше. Однако — они сидели-разговаривали с полчаса, а то и меньше — и вдруг ее Харденберга взорвало, будто какую-то пружину в нем перекрутили, и пружина лопнула:
— Софи, вам тринадцать лет. И как проводили вы время до сих пор? В первый год, я полагаю, вы улыбались и сосали грудь, как теперь Гюнтер. Во второй год, ведь девочки скорее развиваются, чем мальчики, вы научились говорить. Первое слово ваше было — да, какое слово? — «дай!» В три года жадность ваша возросла, вы допивали сладкое вино из рюмок взрослых. В четыре вы научились хохотать, и вам это пришлось по вкусу, вы стали хохотать над всем и вся. В пять лет вас взялись воспитывать. К одиннадцати, ничему не научившись, вы обнаружили, что стали женщиной. Вы испугались, думаю, вы побежали к милой матушке, и та объяснила вам, что тревожиться не надо. Потом до вас дошло, что при вашей щедрой внешности — не темной и не светлой — вам нужды нет узнавать, и уж тем более говорить — ничего разумного. Ну а теперь вы плачете, конечно, чувствительность сама, посмотрим же, надолго ли вас хватит, моя Философия…
Он не умеет себя вести, — рыдала Софи. Так говорили ей, когда бывали ею недовольны, более сильного упрека она не знала. Фриц отвечал, что был в Лейпцигском, Йенском и Виттенбергском университетах, и уж там, верно, научился себя вести получше, чем какое-то тринадцатилетнее дитя.
— Тринадцатилетнее дитя, подумай, Фрике! Можешь ты такое вообразить, можешь ты такое объяснить?
— Но сам-то он как объяснил?
— Сказал, что я его измучила.
В последовавших письмах Фриц себя честил невоспитанным, неучтивым, невозможным, недостойным, несносным, наглым и бесчеловечным.
Мандельсло ему советовала это прекратить.
— В чем бы ни была причина ссоры, она ее забыла.
— Но не было причины, — сказал Фриц.
— Тем хуже, все равно она ее забыла.
Тогда же он обратился с ходатайством к принцу Фридриху Августу Третьему в Дрездене о соискании места инспектора соляных копей, на жалованье, у курфюрста Саксонского.
40. Каково это управлять соляными копями
У Фрица было одно дело — вести записи, молча отмечая все, что можно, на собраниях дирекции, которые проводились при соляных службах Вайсенфельса. Председательствовал фрайхерр фон Харденберг, ему споспешествовали директор соляных копей берграт Хойн и инспектор соляных копей берграт Зенф[53]. Фамилия приводила в восторг Бернарда — инспектор соляных копей Зенф! — и только Бернард вслух поминал несчастный случай, который знали все: Зенф подделал роспись, протратив назначенные для казенной стройки суммы на возведение собственного дома, попался и был присужден к двум годам каторги, позже замененным на восемь недель тюрьмы.
— Вот жалость, — говорил Бернард, — а то бы можно с ним поболтать о том, каково сидеть на хлебе и воде.
— Сам можешь поставить этот опыт здесь, дома, когда вздумается, — отвечала Сидония.
Хойн был из совсем другого теста. Всего на несколько лет старше обоих своих коллег, он казался дряхлым и сам себя называл «Старым Хойном, живым архивом соляных копей». В длиннополом сюртуке грубой ткани, в которую будто изначально впряли пыль, он был как те подземные духи сумерек, которые редко, нехотя, показываются на белый свет — и не к добру, не к добру. Быть может, это из-за белесой кожи так казалось, из-за миганья, скрипа. «А ходящий-то архив, поди, страдает ревматизмом». Хойн, дай срок, мог ответить на любой вопрос. Сверясь с гроссбухами — затем разве, чтобы убедиться: они подтверждают все цифры и детали, какие он сам уже назвал. «Попробовали бы не подтвердить», — думал Фриц.
В Зенфе, напротив, дотлевала подавленная сила редкого ума, вследствие дурацкой незадачи обреченного не пользоваться впредь своей изобретательностью. Через определенные промежутки времени каждому, кто связан с копями и солеварнями, дозволялось представлять в письменном виде свой план усовершенствования работ. В тщательно продуманном труде, который некогда, он надеялся, будет увенчан его именем, Зенф предлагал: соль Тюрингии и Саксонии выпаривать отныне не в железных чанах над древесными кострами при температуре восемьдесят градусов по стоградусной шкале, но — пользуясь солнечным теплом. Потребуется куда меньше солеваров, и домов для них не надо строить. Когда же от проекта использования солнечной энергии грубо отмахнулись, Зенф предложил удвоить число колес на тачках, вывозящих рапу на поверхность. «Директор фрайхерр фон Харденберг рассмотрел этот план, — записал Фриц, — и отметил кратко: „Quad potest fieri per pauca non debet fieri per plura“[54]. (Где можно обойтись меньшими средствами, ими ограничься.) Инспектор соляных копей Зенф с жаром возражал, что этак не сдвинешься вперед, мелочная экономия есть путь к застою. Так или иначе, в грядущем девятнадцатом столетии, когда, если верить Кантову пророчеству, человек научится, наконец, властвовать собой, и самим тачкам, надо полагать, не будет места. Директор соляных копей Хойн заметил, что, если так, не стоит и время тратить на усовершенствование их. Инспектор Зенф сказал, что решение директора для него закон, но он не станет прикидываться, будто им доволен».