Милая матушка,
я буду ждать Вас в девять часов ввечеру в среду через две недели, одну, в саду Вайсенфельса. Ни о чем более не прошу, зная ваше нежное сердце.
Фриц.
Хофрат Эбхарт, правда, не очень знал, что делать дальше, но к такому обороту он привык. Он замечал, что для пациентки его в замке Грюнинген слишком большое общество, слишком много шума, слишком много собачек, птичек, слишком много посещений Харденберга с его дикими речами. На несколько дней он упрятал ее в санаторию, в которой сам имел долю, при Вайсензее. Санатория, к сожалению, казалась сырой и душной в сравненье с замком Грюнинген. «Дом обезлюдел», — стонал Рокентин, затем что и Георга, едва стал малый похож на человека, отослали в Лейпциг, в школу. Не больше двадцати шести душ теперь за стол садятся. Свои заботы Рокентин убрал за край сознанья, как убирают на полку крысоловку, до времени хотя бы, раз стала не нужна.
— Ну, и что же он говорит, фрайхерр? — спросила Мандельсло.
— Я к нему послал письмо, — ответил Фриц, — и к матушке, я объяснил им…
— …то, что они и так, конечно, знают. Сами же рассказывали, как тогда еще, когда ваш йенский друг, помощник хирурга Дитмалер, гостил у вас, папаша ваш его допытывал на сей предмет. Разве что имени Софхен он не знает, покуда письма не получил.
— Мне об одном нужно у вас спросить, — Фриц не отступал. — Будем друг с другом откровенны. Что, если вдруг отец откажет мне в благословении? Что, если он решит меня разлучить с моей Философией, с владычицей моего сердца? Живя здесь, в этом раю, вы и представить себе не можете, что такое неправедная власть.
— Я знаю, что такое разлука, — проговорила Мандельсло.
— Отец сам дважды был женат. Мне двадцать четыре года, никакой закон курфюрста Саксонского не может меня осудить, в случае, ежели вступлю в брак против его воли, как и мою Софи, когда ей исполнится четырнадцать. Последует она за мной, скажите, Фридерике, бросит ли вызов свету, откажется ли от него, чтобы быть со мной?
— На что вы жить-то будете?
— То немногое, что нам нужно, я заработаю солдатом, писарем, журналистом, ночным сторожем.
— Эти занятия для знати все запрещены.
— Под другим именем.
— … и в другой стране, полагаю, если бумаги выправите, — не угодно ли на юг?
— Ах, Фрике, юг, вы знаете его?
— Откуда? — отвечала Мандельсло, — кто станет меня возить на юг? Разве мужний полк отправили бы в край лимонных рощ в цвету[55].
— Да, да, но вы не ответили на мой вопрос.
— Вы хотите, чтобы она оставила дом, где с тех пор как себя помнит… Ради Бога…
— Вы полагаете, у ней не достанет храбрости?
— Храбрость, когда не понимаешь, во что ввязываешься, не лучше, чем невежество.
— Какие речи, Фрике! Храбрость — не просто стойкость, нет, это способность творить собственную жизнь, как бы ни препятствовали нам в этом Бог и человек, творить, чтоб ежедневно, еженощно она была такой, какою вы ее вообразили. Храбрость нас делает мечтателями, храбрость нас делает поэтами.
— Она не сделает из Софхен хорошую хозяйку, — сказала Мандельсло. Фриц это пропустил мимо ушей и повторил отчаянно:
— Последует она за мной? Снесет расставанье? — моя любовь ей облегчит его — последует она за мной?
— Господи, прости меня, боюсь, что да.
— Чего же тут бояться?
— Я вам запрещаю к ней подступаться с этим.
— Вы мне запрещаете…
— …не я, так найдется кому запретить.
— Вы это про кого?
— А то вы не знаете?
42 Фрайфрау в саду
Фрайхерр фон Харденберг писал крайзамтману Юсту:
Кто таков был этот фон Кюн, природный отец этой Софи? Мне говорят, что это сын Вильгельма Кюна, который в 1743 году, скажем, тому полвека, приобрел именье в Грюнингене и в Нидер-Топфштедте, после чего как-то исхитрился получить дворянство. В свое время сын его, отец Софи, обосновался в Грюнингене. Первая жена его носит фамилию Шмидт; она умирает. Вторая его жена зовется Шаллер, и на сей раз умирает он. Жена его спутывается с неким капитаном Рокентином, и он, таким манером, теперь хозяин Грюнингена и Нидер-Топфштедта. Не думаю, чтобы и у Рокентина у самого хватило наглости ходатайствовать о дворянстве.
Крайзамтманн Юст отвечал фрайхерру фон Харденбергу:
Могу только повторить то, что уж и прежде говорил, что я знакомил твоего сына со вседневными правилами, какие понадобятся ему в его карьере, и, разговаривая с ним, я сам прозревал иные горизонты.
55
«Ты знаешь край лимонных рощ в цвету?» Песня Миньоны из романа Гёте «Ученические годы Вильгельма Мейстера». Перевод. Б. Пастернака.