— Да, идите-идите! — вздохнула Сидония. — Вы уж простите нас, но мы тревожимся. Нам как-то все не верится, что, кроме Софхен, у вас есть еще пациенты. В несчастье совсем не помнишь о других.
— Вот то же мне говорил и брат ваш.
— Значит, выказал более здравого смысла, чем обыкновенно.
Она старалась что-то искупить, замять, хотя сама не знала что. И он ушел, а они, не зная, чем бы еще заняться, глядели в окно, покуда и он тоже переходил брусчатой мостовой на теневую сторону.
Фрайфрау вздрагивала во сне. Опять хозяин справился, не послать ли за одной-другой бутылочкой вина.
— Пожалуй, если это вам доставит удовольствие, — согласился Карл.
— Прикажете местного подать, герр лейтенант?
— Боже упаси, мозельское несите.
Как только явился и ушел служитель, Эразма прорвало:
— Отец вот-вот вернется, ему дано только полчаса. Скверно мы распорядились. Что выйдет из его визита? Сами знаете, какое бы согласие и разрешение он там ни давал, все равно он этот брак считает несуразным…
— Он и есть несуразный, — вставил Бернард. — И нам бы следовало понимать всю его прелесть.
— А тебе и вовсе незачем было сюда приезжать, домашний ангел, — сердито сказал Эразм.
— Как, впрочем, и тебе, — последовал ответ.
Эразм повернулся к Карлу и продолжал:
— Зачем отца так сразу подпустили к Софхен, если положенье бедняжки до того подействовало на Фрица, что родная сестра его не узнала? Что должен он испытать? Отец и христианин, он, разумеется, ее пожалеет, но как ему не думать и о том вдобавок, что старший сын его свяжет себя навек с больной, которая не может родить ему детей. Он принужден будет отказаться от собственного разрешения. Нельзя от него и ждать иного. И придется бедному Фрицу, злосчастному Фрицу открыть ей суровую правду — сказать: так, мол, и так, моя возлюбленная Философия, весьма, мол, сожалею, но мой отец не считает вас достойной делить со мною ложе…
— Матушка просыпается, — сказала Сидония.
От тяжкой поступи на лестнице бросило в дрожь высокие новые окна в лучшей комнате «Розы». Перед ними стоял фрайхерр, и слезы текли у него по лицу — они знали эти слезы, по общим молитвам знали эти слезы истинного покаяния, — но сейчас он рыдал, он захлебывался, он нелепо хватал воздух ртом, он икал, будто куском давился.
— Бедное дитя… ух!.. бедное дитя… такая больная… ух!.. и ничего за душой…
Он вжимался — виданное ли дело — в дверной косяк, он впился в дерево обеими руками.
— Я подарю ей Шлёбен!
50. Сон
Карл им растолковал, что ничего подобного отец не вправе предпринять. Шлёбен наследован фрайхерром от дяди, Фридриха Августа, в 1768 году, и как заповедное поместье закреплен за старшим сыном, Фрицем, который родился спустя четыре года. Хоть это ничуть не умаляет щедрости, одною жалостью внушенной жертвы, какую готов принесть фрайхерр. Бернард, правда, считал, что немножко умаляет.
Фрицу в те дни докучал во сне упрямый образ, маяча на краю сознания. Наконец Фриц посторонился и его впустил. Снова он был студент, и снова в Йене, и слушал Фихте, лекцию о природе «я», как вдруг он понял, что никакого Фихте слушать ему не надо, и понапрасну он теряет время здесь, когда друг его Харденберг живет, оказывается, отсюда всего в двух часах конского хода, в Шлёбене. Конь его был ненадежен, добрался он до места, когда совсем стемнело. Он постучался в дверь, ее отворила девушка с темными волосами. Он решил, что это жена его друга Харденберга, но спрашивать не стал. Две недели жил он в Шлёбене желанным гостем. Когда же настала пора разлуки, хозяин выслушал его благодарность, но впредь просил не возвращаться.
Фриц все записал — уж как запомнил, — уложив в один абзац. Ему тогда пришлось быть в Теннштедте, и он спросил у Каролины Юст, можно ли ей это почитать.
— Всё как прежде, — говорил он, озираясь, как бы в недоумении, — эта гостиная, камин, и ваши дядюшка и тетушка уже легли, и это чтение.
А Каролина думала: раньше он не так говорил. Можно подумать, наш сосед какой-нибудь.
Фриц открыл тетрадь.
— Должен вам сказать, мой рассказ — про сон.
— В таком случае, я стану слушать только ради нашей давней дружбы, — отвечала Каролина. — Разве вы не знаете: людей занимают только собственные сны.
— Но он не раз мне снился.
— Час от часу не легче.
— Сны не заслуживают такого небреженья, Юстик, — он ей сказал. — Они в ответе за кое-что, чего семь лет уж не бывало в философском цехе дураков.