— Ты даже не позвонила…
— Нет. Но я приехала. Ты ведь меня приглашала.
— Я просила, чтобы ты предварительно…
— Какая разница, мама? — спросила Майя и, сдерживая раздражение, слегка толкнула дверь.
Она намеренно назвала Еву мамой — чтобы проверить, способна ли на это, и как это — произнести это слово вслух? Слово прозвучало так нежно… Если бы только она могла повторить его еще раз, даже без всякого выражения… Ей показалось, что в глазах Евы промелькнуло болезненное удивление.
— Ну что ж, входи, — сказала она, отстраняясь.
— Ты занята?
— Нет. Хочешь кофе?
Гостиная Евы была светлой и просторной. Здесь она работала, днем и ночью, здесь принимала немногочисленных гостей, здесь все чаще оставалась ночевать. Когда Майя вошла в дом, обеим женщинам и в голову не пришло поцеловаться, а теперь было уже слишком поздно. Майя присела на белый кожаный диван, а Ева быстро направилась в кухню.
Три четверти гостиной были отведены собственно под мастерскую. Два огромных мольберта из дубового дерева наполовину скрывали старую мебель, которую Ева покрасила в белый цвет. На полках стояли старые банки с вареньем, на полу — несколько ваз с отбитыми краями. В углу сгрудились картины. В плетеной корзинке вперемешку лежали тюбики с красками, которыми Ева пользовалась ежедневно. Это были светлые тона: белый, бежевый, перламутровый, розовато-песочный. Новая цветовая гамма не была ни контрастной, ни жесткой, как прежде. Все, что Ева рисовала теперь, имело одинаковый бежево-белый, почти прозрачный оттенок. Майя подумала о картинах, найденных накануне. Как они отличались от нынешних! Значило ли это, что с годами ее мать наконец обрела умиротворение?
Ева вернулась с подносом, на котором стояли две чашки кофе и вазочка с миндальным печеньем.
— Откуда у тебя печенье? Кто-то принес? — спросила Майя, знавшая, что мать никогда ничего не покупает в кондитерской в Аронсе.
— Ты не знаешь этого человека, — отмахнулась Ева. — Расскажи лучше о себе: как твоя новая жизнь?
Майя промолчала. Ева осторожно отпила глоток кофе и снова спросила:
— Все еще чувствуешь себя одинокой?
— Когда как. Например, позавчера мне было страшно одиноко. Я думаю, из-за отсутствия дочерей…
— Но они — еще не вся твоя жизнь.
— Знаю.
Майя почувствовала раздражение. Мать никогда не умела ее утешать!
— Я пока привожу в порядок дом…
Ее голос стал еще более неуверенным. Она посмотрела на Еву, которая молча ожидала продолжения, сложив руки на коленях.
— На днях я случайно, — Майя нервно кашлянула, — нашла твои старые картины. Я подумала… может, привезти их тебе?
— Выброси их! Сожги! Тебе хватит топлива на много вечеров — теперь, когда ты тоже одна!
Голос Евы звучал резко и пронзительно. Она поднялась и начала широкими шагами расхаживать по комнате, как в те времена, когда Майя была маленькой.
— Ты злая, Ева!
— Это ты злая! Ты прекрасно знаешь, что я не хочу больше говорить о прошлом!
— Я и сама хотела выкинуть эти чертовы картины! Они отвратительны!
— Тогда зачем было мне о них говорить?
— Я думала, что художник наверняка чувствует привязанность к своим работам, вот и все! Если бы я их выбросила и ничего тебе не сказала, ты потом могла бы разозлиться на меня!
Голос Майи сорвался, и по щекам покатились слезы. Во всех спорах с матерью она уже заранее чувствовала себя побежденной.
— Извини меня, дочурка, я погорячилась… Не будем больше об этом говорить…
Ева снова села напротив Майи. Она вытащила пачку сигарет из инкрустированной перламутром шкатулки, стоявшей на столе. Это оказались «Мальборо лайт».
— А раньше ты курила «Кэмел», помнишь?
Ева удивленно посмотрела на дочь.
— Раньше? Я вот уже лет двадцать, как сменила марку!
— Ева, я не хочу, чтобы мы снова поссорились…
— Тогда замолчи!
Ева глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Пальцы ее дрожали, когда она поднесла сигарету к губам.
— Ева, мне нужно знать! — Майя чувствовала себя униженной из-за того, что ей приходилось упрашивать мать. — Пожалуйста… Ради меня…
— Но что ты хочешь знать? Ты всю жизнь хотела что-то узнать, а на самом деле и знать-то нечего! Прекрати это нытье!
Майя поняла, что еще немного — и она разрыдается, как раньше, в детстве. Но она подавила это желание и в упор спросила:
— Ева, ты меня любишь?
Она слышала лишь глухой шум в ушах до тех пор, пока до нее словно издалека не донеслись слова Евы, сопровождаемые вздохом:
— Конечно, я люблю тебя. Ты ведь моя дочь, не так ли?