Но с некоторых пор игра эта кончилась. Пенсию приносили домой, и ни о каком мошенничестве нельзя было и подумать. Да и Татьяна Родионовна знала теперь, сколько он должен получить, знала до копейки всю сумму. Тут уж не словчишь.
Теперь приходилось собирать на подарок по мелочам. Пойдет в магазин или на рынок и присвоит копеек пятьдесят — особенно на рынке: скажет, что картошка была не двадцать, а двадцать пять копеек за килограмм. Татьяна Родионовна обычно по двадцать покупала, а то и по пятнадцать копеек. «Все вы, мужчины, ужасно непрактичны», — говаривала она в назидание. «Танечка, милая, — отвечал в таких случаях Демьян Николаевич. — А кто тебе вообще разрешает таскать с рынка картошку? Разве это женское дело? А я для чего? У тебя теперь плечо заболит. Разве можно!» Стал он и на сигаретах экономить. Татьяна Родионовна никогда не знала и не понимала разницы между сортами сигарет, любой дым был противен ей: дым «Явы» или «Примы». Если бы она даже задумалась однажды над этим, то, увидев в руках мужа красную пачку «Примы», решила бы, что он перешел на высший сорт, поняв буквально название сигарет: «Прима», значит, первые, высшие, лучшие в своем роде. А с фильтром они или без фильтра — это ей и не могло прийти в голову, этого она не смогла бы понять и оценить.
Незаметно, исподволь, к январю месяцу скапливалось рублей двадцать — двадцать пять. Вот уж об этих сбережениях Татьяна Родионовна и в самом деле не догадывалась теперь и диву давалась, откуда у Демушки деньги. Уж не таскает ли он из дому что-нибудь в комиссионный?
Но каждый подарок теперь все равно ей стал во много раз дороже и приятнее, милее тех, о которых она когда-то могла догадываться, зная, каким образом муж копит деньги. Теперь же всякий раз это было сюрпризом для нее.
А Демьяну Николаевичу ничего-то больше и не надо было — лишь бы увидеть жену свою в радости.
5
Впрочем, в то далекое время, когда Дина Демьяновна объявила себя женой Пети Взорова, Демьян Николаевич на пенсию еще не собирался, хотя ему уже исполнилось к тому времени шестьдесят лет.
И он, и Татьяна Родионовна в то время еще не оставляли надежды, что жизнь их дочери наладится, они с Петром опомнятся, сходят в загс и можно будет никому не говорить на будущей свадьбе, что все началось гораздо раньше, что свадьба, которую они, конечно, будут играть, запоздалая и, в общем-то, фиктивная.
Им было обидно подумать, что дочь ввергла их в эту будущую ложь.
Они еще надеялись в то время, что свадьба состоится, что у Дины будет семья, а Петя Взоров наконец-то переберется к своей молодой жене.
Ради дочери пережили они эту боль и обиду и, пересилив себя, стали ждать, не показывая вида Пете Взорову, что они посвящены в тайну их нелепой и бездомной, случайной какой-то супружеской жизни: об этом их просила дочь.
Незаметно для самих себя они стали даже заискивать перед тайным своим зятем, стали выражать, может быть, даже излишнюю радость при его появлении, старались оставить их одних и уходили частенько из дому, весело объясняя Пете Взорову, что у них билеты в кино на поздний сеанс и домой они вернутся не раньше одиннадцати часов.
Это случалось, конечно, только в осенние или зимние вечера, когда дача стояла заколоченной.
Они спускались по истертой желтой лестнице, освещенной тусклой лампочкой, и медленно брели к остановке троллейбуса: Демьян Николаевич чуть впереди, а Татьяна Родионовна, взяв его под руку, на полкорпуса сзади. Она задумчиво смотрела себе под ноги и молчала, а он шел, как всегда, откинув голову в черной каракулевой папахе, заломленной пирожком, и смотрел вперед.
Со стороны могло показаться, что эта пара вышла подышать свежим воздухом. Никому и в голову не могло бы прийти, глядя на них, что этот высокий старик в черной и плотной драповой шубе с каракулевым воротником и эта маленькая, тоже вся в черном, повязанная серым пуховым платком поверх шляпки престарелая женщина были замкнуты в себе и молчаливы от душевного потрясения, в которое всякий раз приводила их какая-то вездесущая, неотступная, витающая вокруг и пронизывающая холодом откровенная ложь.
Опускался ли тихий снег, выбеливая потемки улицы, дул ли сильный ветер, гоня по тротуарам колючую поземку, которой, как пеленой, задернут был выскобленный асфальт, была ли зимняя оттепель в Москве и поздние такси бросали из-под колес грязные, мокрые, снеговые брызги — они медленно брели вдоль домов, ни на кого не глядя и словно бы боясь даже посмотреть друг на друга.