Компания ван Риттерсов задержалась на неделю в Кембридже, потому что ван Риттерс желал проверить, как устроится его любимый сын. Он снял для него комнаты рядом с «Красным кабаном», лучшей таверной в университетском городке. Луиза, как обычно, спала на кровати в углу комнаты Гертруды. Как-то утром она одевалась, а Гертруда сидела еще в постели, болтая с ней. Вдруг девочка протянула руку и ущипнула Луизу за грудь:
— Смотри-ка, Луиза, у тебя тити растут!
Луиза осторожно отвела ее руку. В последние несколько месяцев она чувствовала, как под сосками набухают плотные полушария, говорившие о начале созревания. И ее юные груди были нежными и чувствительными. А прикосновение Гертруды оказалось грубым.
— Ты не должна так делать, Герти, малышка. Мне от этого больно, к тому же такое слово не надо произносить.
— Прости, Луиза… — Слезы мгновенно наполнили детские глаза. — Я не хотела ничего плохого.
— Все в порядке. — Луиза поцеловала ее. — А теперь чего ты хочешь на завтрак?
— Пирожные! — Слезы моментально высохли. — Кучу пирожных с кремом и клубничным джемом!
— Ладно, а потом мы можем пойти посмотреть представление Панча и Джуди, — предложила Луиза.
— Ой, правда, Луиза? Мы пойдем?
Когда Луиза пошла спросить у ван Риттерса разрешения отвести девочку на прогулку, он вдруг решил составить им компанию. В карете Гертруда, с ее вечной непредсказуемостью, вернулась к утренней теме. Она заявила таинственным тоном:
— У Луизы уже есть розовые тити! Они торчат!
Луиза опустила глаза и прошептала:
— Я ведь говорила тебе, Герти, что это невежливое слово! И ты обещала больше его не произносить.
— Прости, Луиза… я забыла! — Гертруда смутилась.
Луиза сжала ее руку:
— Я не сержусь, малышка. Я просто хочу, чтобы ты вела себя как настоящая леди.
Ван Риттерс как будто и не слышал этого разговора. Он не отвел взгляда от открытой книги, которая лежала на его коленях. Однако во время кукольного представления, когда Панч с крючковатым носом колотил свою визжащую жену дубинкой по голове, Луиза покосилась на хозяина и увидела, что тот рассматривает нежные припухлости под ее блузкой. Кровь хлынула к щекам Луизы, и она поплотнее закуталась в шаль.
Уже настала осень, когда они отправились в обратный путь в Амстердам. В первую ночь в море Гертруда слегла с морской болезнью. Луиза ухаживала за ней, держала перед ней тазик, когда девочку тошнило. Наконец Гертруда погрузилась в тяжелый сон, и Луиза вышла из провонявшей каюты. Желая подышать свежим морским воздухом, она поднялась на палубу. Но остановилась у люка, заметив высокую, элегантную фигуру ван Риттерса, стоявшего в одиночестве на шканцах. Офицеры и команда поставили для него штормовые поручни — как владелец корабля, он имел на это право. Луиза хотела сразу спуститься обратно, однако ван Риттерс заметил ее и позвал к себе:
— Как там Герти?
— Заснула, минхеер. Уверена, утром она будет чувствовать себя намного лучше.
В это мгновение крупная волна приподняла корпус корабля, и судно резко качнулось. Потеряв равновесие, Луиза упала на ван Риттерса. Он обхватил ее за плечи.
— Ох, простите, минхеер… — хрипло извинилась Луиза. — Я поскользнулась…
Она попыталась отодвинуться, но рука хозяина крепко ее держала. Луиза смутилась, не зная, что ей теперь делать. Она не посмела повторить попытку. Он все не отпускал ее, а потом — Луиза с трудом поверила собственным ощущениям — его другая рука приблизилась к ее правой груди. Луиза задохнулась и вздрогнула, когда ван Риттерс легонько сжал между пальцами ее набухший сосок. Он проявлял осторожность, в отличие от своей дочери. Он не причинил Луизе ни малейшей боли. Сгорая от стыда, Луиза вдруг поняла, что ей приятно его прикосновение.
— Я замерзла, — прошептала она.
— Да, — сказал он. — Иди вниз, пока не простудилась.
Он отпустил ее и снова отвернулся, прислонившись к поручням. Из его трубки вылетели несколько искр и унеслись прочь.
Когда они вернулись в Хьюс-Брабант, Луиза несколько недель не видела хозяина. Она слышала, как Сталс говорил Элизе, что минхеер уехал по делам в Париж. Однако краткое событие на корабле не выходило у нее из головы. Иногда Луиза просыпалась среди ночи и подолгу лежала без сна, стыдясь самой себя и раскаиваясь. Ей казалось, что в случившемся виновата только она сама. Великого человека, вроде ван Риттерса, наверняка невозможно было стыдить. Когда она вспоминала о той минуте, ее грудь горела, ее странно покалывало. Луиза чувствовала в себе великое зло, и как-то раз она вылезла из постели, упала на колени и принялась молиться, дрожа на голом деревянном полу от холода. Гертруда позвала ее: