Перед щелью возникло его лицо. Он, видимо, стоял на одной из скамей в лодке, пришвартованной под ее бойницей.
— Луиза?
Он прижался глазом к щели со своей стороны, и они уставились друг на друга с расстояния в несколько дюймов.
— Да! — Он неожиданно засмеялся. — Синие глаза! Яркие синие глаза!
— Кто ты такой? Как тебя зовут?
Она почему-то заговорила по-английски, и он разинул рот:
— Ты говоришь по-английски?
— Нет, умник, это китайский! — огрызнулась она, и юноша снова засмеялся.
Судя по смеху, он был властен и самоуверен, однако Луиза уже год не слышала дружеских голосов.
— Однако ты дерзка! Но у меня есть для тебя кое-что. Ты можешь открыть эту крышку? — спросил он.
— А с палубы смотрит кто-нибудь? — ответила она вопросом. — Если увидят, что мы разговариваем, меня высекут.
— Нет, нас не видно за завалом борта.
— Подожди! — сказала Луиза и достала из своего мешочка лезвие.
Она быстро выдернула ту единственную скобу, что еще удерживала на месте замок. Потом отклонилась назад и, уперев обе босые ноги в крышку бойницы, толкнула ее изо всех сил. Петли скрипнули и подались на несколько дюймов. Луиза увидела пальцы юноши на краю крышки — он помог открыть ее немного шире.
Потом он просунул в широкую щель небольшой холщовый мешок.
— Там письмо для тебя, — прошептал он, прижавшись лицом к дыре. — Прочитай.
И он исчез.
— Погоди! — взмолилась Луиза, и в щели снова появилось его лицо. — Ты не сказал, как тебя зовут.
— Джим. Джим Кортни.
— Спасибо, Джим Кортни, — поблагодарила Луиза и позволила крышке захлопнуться.
Три женщины собрались возле нее тесным защитным кружком, заслоняя от чужих глаз, когда Луиза открывала мешок. Они быстро поделили вяленое мясо и морские сухари и тут же впились в это не слишком аппетитное угощение с отчаянием голода. А Луиза нашла гребень, и ее глаза наполнились слезами. Гребень был вырезан из светлого, пятнистого черепахового панциря. Луиза провела им по волосам, и гребень ровно скользнул по ним, не цепляясь, как та уродливая расческа, которую она сама кое-как изготовила. Потом Луиза нашла напильник и нож, завернутые вместе в кусок парусины. Нож имел роговую рукоятку, а лезвие, когда она проверила его на большом пальце, оказалось очень острым; это было отличное оружие. У крепкого маленького напильника имелись три грани. Луиза ощутила всплеск надежды, первый за все эти долгие месяцы. Она посмотрела на кандалы на своих лодыжках. Кожа под их жесткими кольцами натерлась до мозолей.
Нож и напильник представляли собой бесценные дары, но глубже всего Луизу тронул гребень. Он являлся подтверждением того, что юноша видел в ней женщину, а не тюремное отребье из трущоб. Луиза пошарила по дну мешка в поисках обещанного письма. И нащупала небольшой листок дешевой бумаги, хитро сложенный в форме конверта. На нем было написано размашистым, но красивым почерком: «Луизе». Девушка осторожно развернула его, стараясь не порвать. Автор писал на плохом голландском, но главное Луиза поняла.
Напильник для цепей. Завтра ночью я подведу лодку к корме. Когда услышишь корабельный колокол, две склянки средней вахты, прыгай. Я услышу всплеск. Будь храброй.
Сердце Луизы бешено заколотилось. Конечно, она сразу поняла, что ее шансы невелики. Сотни вещей могли пойти не так, и не последнюю роль играли мушкеты стражей и акулы. Но единственным, что имело значение для Луизы, было то, что она нашла друга, что у нее появилась надежда на спасение, пусть и слабая.
Она порвала письмо на мелкие кусочки и бросила их в вонючее отхожее ведро. Ни один из стражей не станет пытаться достать его оттуда.
Потом она снова заползла под пушку, в темноту, бывшую ее единственным убежищем, и села, подогнув под себя ноги, чтобы легко можно было дотянуться до звеньев цепей. Проведя в первый раз напильником по железу, Луиза сразу увидела неглубокий, но заметный след, и на доски палубы упали несколько блестящих крупинок. Кандалы ковали из стали самого дурного качества, и все равно Луизе требовалось немало времени и упорства, чтобы перепилить одно звено.
— У меня есть еще целый день и ночь. До двух склянок завтрашней ночной вахты, — ободряла она себя, снова прижимая напильник к кандалам. — Я справлюсь.
Баркас избавился от тяжелого груза и теперь шел легко. На руле стоял Мансур, а Джим сидел на веслах, глядя назад, за корму. Он то и дело усмехался, вспоминая краткий разговор с Луизой. Она говорила на английском, на хорошем английском, с едва лишь заметным голландским акцентом, и показала себя умной и энергичной. Она быстро откликалась на обстоятельства. Нет, она не походила на примитивных теток, попадавших в тюрьму. Джим видел ее обнаженные ноги, когда она толкала крышку бойницы. Конечно, они выглядели до жалости худыми от голода и несли на себе следы от цепей, но при этом были длинными и прямыми, а не деформированными рахитом. «Хорошей породы!» — так обычно говорил его отец. И рука, забравшая у него мешок, несмотря на обветренную кожу и сломанные ногти, имела прекрасную форму и тонкие пальцы. Рука настоящей леди, а не рабыни или посудомойки.