— Ты должна знать, что я держу целый зверинец, — беспечным тоном ответил Джим. — И мне просто захотелось добавить к нему еще одну зверюшку. Маленького ежика.
— Может, ты и прав, называя меня так, — задумчиво произнесла Луиза и отпила из фляжки еще немного. — Но ты ничего обо мне не знаешь. Со мной многое случилось. Такое, чего ты просто не можешь понять.
— Кое-что я о тебе знаю. Я видел твою храбрость и твою решительность. Я видел, что творится на борту «Чайки» и какая там вонь. Так что, кто знает, может, я и сумею понять. По крайней мере, постараюсь.
Он повернулся к ней, и его сердце болезненно дрогнуло, когда он увидел, что по щекам девушки стекают слезы, серебристые при свете луны. Джиму хотелось броситься к ней и крепко обнять, но он помнил ее слова: «Никогда больше не прикасайся ко мне вот так».
И он просто сказал:
— Хочешь ты того или нет, но я твой друг. И хочу понять.
Луиза вытерла щеки маленькой изящной ладонью и ссутулилась под плащом — худенькая, бледная, несчастная.
— Мне нужно знать только одно, — снова заговорил Джим. — У меня есть кузен Мансур. Он мне ближе родного брата. И он сказал, что ты можешь оказаться убийцей. Это меня мучает. Мне нужно знать. Это так? Ты поэтому оказалась на «Чайке»?
Луиза медленно повернулась к нему и обеими руками развела в стороны мокрые волосы, открывая лицо для взора Джима:
— Мои отец и мать умерли от чумы. Я своими руками копала им могилы. Клянусь, Джим Кортни, клянусь моей любовью к ним и их могилами: я не убийца.
Джим испустил протяжный вздох облегчения:
— Я тебе верю. Можешь ничего больше не говорить.
Луиза отпила еще немного из фляжки и вернула ее Джиму.
— Не давай мне больше. Это размягчает мне сердце, а мне нужно оставаться сильной, — сказала она.
Они долго сидели молча. Джим уже хотел сказать, что им нужно уйти дальше в горы, когда Луиза вдруг прошептала, так тихо, что он усомнился в том, что слышит:
— Там был один мужчина. Богатый и могущественный, и я ему доверяла, как прежде доверяла отцу. Но он делал со мной такое, что скрывал от других людей…
— Нет, Луиза… — Джим вскинул руку, чтобы остановить ее. — Не рассказывай.
— Я обязана тебе жизнью и свободой. Ты имеешь право знать.
— Прошу, не надо…
Ему хотелось вскочить и убежать в кусты, чтобы не слышать ее слов. Но он не мог даже пошевелиться. Он был словно загипнотизирован, как мышь перед танцующей коброй.
А Луиза продолжила все тем же нежным, почти детским голосом:
— Я не могу тебе сказать, что именно он делал. Я никому не смогу рассказать об этом. Но я не могу позволить, чтобы ко мне снова прикоснулся какой-либо мужчина. Когда я попыталась ускользнуть от него, он приказал слугам подложить в мою комнату драгоценности. А потом вызвал стражу, чтобы найти их. Меня отвели к судье в Амстердаме. Мой обвинитель даже не явился в зал суда, когда меня приговорили к пожизненному заключению.
Они снова долго-долго молчали. И опять первой нарушила тишину Луиза:
— Теперь ты все знаешь обо мне, Джим Кортни. Теперь ты знаешь, что я испачканная и выброшенная игрушка. Что ты теперь хочешь сделать?
— Хочу убить его, — после паузы ответил Джим. — Если я когда-нибудь встречу этого человека, я его убью.
— Я была с тобой честна. Теперь ты ответь честно. Подумай. Я сказала, что больше не позволю мужчинам ко мне прикасаться. Я рассказала тебе, кто я такая. Хочешь вернуть меня на мыс и отдать полковнику Кейзеру? Если да, я готова вернуться с тобой.
Джиму не хотелось, чтобы Луиза видела его лицо. Никто с самого его детства не видел его плачущим. Джим вскочил и отошел в сторону, чтобы оседлать Верную.
— Идем, Ёжик. До Маджубы далеко. Мы не можем больше тратить время на пустую болтовню.
Луиза послушно подошла и забралась в седло. Они направились в глубокую теснину в горах и начали подниматься по ней все выше и выше. По мере подъема становилось холоднее. На рассвете солнце озарило горные вершины таинственным розовым светом. Между камнями белели пятна нерастаявшего снега.
Утро уже кончалось, когда они остановились на перевале у края леса и посмотрели вниз, в скрытую долину. Между камнями на щебнистом склоне притаился полуразрушенный домик. Луиза и не заметила бы его, если бы из дыры в старой тростниковой крыше не поднималась струйка дыма, а в огороженном каменной стенкой краале не топталось маленькое стадо мулов.
— Маджуба, — пояснил Джим, натягивая поводья. — Это поляна Голубок, а вон то — Зама.