Между тем Саксу, находившемуся на восточном Павлине, было трудно сосредоточиться. Люди продолжали отрывать его от дел, чтобы пожаловаться из-за зеркал, и нестабильная политическая обстановка стала столь же непредсказуемой, как и погода. Выяснилось, что удаление зеркал утихомирило не всех Красных; объекты, связанные с терраформированием, саботировались почти каждый день, и порой за них разворачивались ожесточенные бои. А сообщения с Земли, которые Сакс заставлял себя смотреть по часу в день, давали понять, что некоторые силы пытались сохранить положение, существовавшее до наводнения. При этом они находились в остром противостоянии с другими группами, стремившимися извлечь выгоду из наводнения так же, как марсианские революционеры, – использовав его как переломный момент в истории и трамплин к установлению нового порядка, к некоему новому началу. Но наднационалы не собирались легко сдаваться и держали позиции на Земле, и так изо дня в день; они распоряжались огромной ресурсной базой, и даже подъем уровня воды на семь метров не мог лишить их власти.
После одного из таких гнетущих часов Сакс отключил экран и пошел отужинать с Мишелем в его марсоходе.
– Нет никакого нового начала, – сказал он, поставив воду на плиту.
– А Большой взрыв? – спросил Мишель.
– Насколько я его понимаю, существуют теории, предполагающие, что… комковатость ранней вселенной была вызвана еще более ранней… комковатостью предыдущей вселенной, которая схлопнулась при Большом сжатии.
– А я думал, оно должно было сгладить все неровности.
– Сингулярность – странная штука: за пределами горизонта событий квантовые эффекты позволяют появляться некоторым частицам. Потом космическая инфляция, вырвав эти частицы, вероятно, привела к тому, что мелкие комки стали превращаться в крупные… – Сакс нахмурился. Он сейчас походил на какого-нибудь теоретика из Да Винчи. – Но я говорил о наводнении на Земле. А это никоим образом не полное изменение условий, каковой является сингулярность. Более того, наверняка существуют люди, которые вообще не считают наводнение каким-либо переломом.
– Верно, – Мишель почему-то рассмеялся. – Может, стоит посмотреть на это собственными глазами, а?
Когда они покончили со спагетти, Сакс произнес:
– Я хочу выехать на местность. Посмотреть, есть ли какой-нибудь видимый эффект от удаления зеркал.
– Один такой эффект ты уже видел. То затемнение, когда мы были тогда на краю… – Мишель содрогнулся.
– Да, но оно только вызывает у меня новые вопросы.
– Что ж… тогда мы за всем тут присмотрим в твое отсутствие.
Будто требовалось личное присутствие, чтобы за чем-то присматривать.
– Чутье меня никогда не подводит, – сказал Сакс.
Мишель ухмыльнулся:
– Так вот зачем тебе выходить и смотреть на все самому.
Сакс сдвинул брови.
Прежде чем уйти, он позвонил Энн.
– Не хочешь поехать со мной на южную Фарсиду, чтобы… чтобы… чтобы исследовать верхнюю часть ареобиосферы?
Такого предложения она не ожидала. С сомнением покачала головой, обдумывая его, и ее подсознание на шесть-семь секунд раньше речевого аппарата ответило: «Нет». Затем она, приняв немного испуганный вид, оборвала связь.
Сакс пожал плечами. Ему стало неприятно. Одна из целей поездки – вытащить Энн, дать ей воочию увидеть первые биомы каменистых пустынь. Показать ей, как они прекрасны. Поговорить с ней. Что-то в этом роде. Но мысленный образ, который он пытался ей передать, когда они туда выберутся, казался в лучшем случае расплывчатым. Нужно просто показать ей. Дать ей понять.
Но заставить другого человека что-либо понять было невозможно.
Он пошел попрощаться с Мишелем, у которого вся работа заключалась в том, чтобы заставлять других что-то понимать. Несомненно, это и будило в Мишеле тоску, когда он говорил об Энн. Она его пациент уже больше сотни лет и за все время ничуть не изменилась и мало что рассказала о себе. Подумав об этом, Сакс слегка улыбнулся. Мишеля заметно раздражало поведение Энн, ведь он явно любил ее. Как и всех своих старых друзей и пациентов, включая самого Сакса. Так он понимал природу профессиональной ответственности: для него она состояла в том, чтобы влюбляться в каждый объект своих «научных исследований». Точно так же, как все астрономы любят звезды. Хотя кто знает?
Сакс протянул руку и ухватился за предплечье Мишеля, который радостно улыбнулся этому нетипичному для старого друга поведению, этому «изменению в мышлении». Любовь, да… Особенно когда объектом исследования была женщина, знакомая много лет, самым основательным образом изученная в позиции чистой науки, – да, такое чувство могло возникнуть. Не важно, были ли пациенты готовы к сотрудничеству в процессе исследования или нет, – между ними возникала тесная связь. Более того: если они отказывались сотрудничать и не отвечали на вопросы, это делало их еще притягательнее. Как-никак, желай Мишель получить ответы во всех подробностях, даже если сами вопросы не звучали, у него всегда была Майя – слишком человечная Майя, которая и заводила его в дебри лимбической системы. А если верить Спенсеру, это включало даже швыряние в него всяких вещей. И при всем этом символизме в молчаливую Энн действительно было легко влюбиться.