— Самую большую глупость ты сделал, взяв с собой Дорис.
— Я знаю. Но она хотела ехать.
— Зачем?
— Чтобы увидеть Милдред Мид, если бы удалось ее разыскать… Как вам известно, она стала главной причиной семейных раздоров родителей Дорис. Я подумал, что было бы неплохо, если бы Дорис с ней поговорила. Понимаете?
Я понимал. Подобно другим беспомощным и потерянным глупцам, Фрэд испытывал потребность помогать людям, лечить их с помощью психотерапии, даже если это могло окончательно сломить их, в то время как именно он нуждался в помощи, пожалуй, больше всех. «Смотри, будь осторожнее, — сказал я себе, — не то тебе самому захочется попробовать оказать Фрэду такого рода помощь. Взгляни лучше на собственную жизнь, Арчер».
Но я предпочитал этого не делать. Объектом моих расследований были другие: затравленные люди в наемных комнатушках, стареющие мальчики, достигшие мужского возраста и с наступлением ночи внезапно становящиеся стариками. Если ты врач, то не нуждаешься в терапии. Если ты охотник, то на тебя самого охотиться уже не могут. Но так ли это на самом деле?
— Дорис переживает тяжелый период в жизни, — заговорил Фрэд. — Я попытался помочь ей взять себя в руки.
— Увезя на другой конец света?
— Она сама хотела ехать. Уперлась, и ни в какую. Я думал, что лучше ее взять с собой, чем оставить на месте, чтобы она сидела одна в квартире и накачивалась наркотиками.
— Во многом ты прав.
Он ответил мне мимолетной, робкой улыбкой, появившейся и тут же пропавшей под его усами.
— А кроме того, не следует забывать, что эти места для Дорис вовсе не конец света. Она родилась в Коппер-Сити и провела в Аризоне, по меньшей мере, половину жизни. Здесь ее родина.
— Возвращение на родину оказалось для нее не особенно счастливым.
— Да, она была страшно разочарована. Мне кажется, для нее уже нет возврата.
У меня всплыл в памяти высокий дом, в котором жил Фрэд со своими родителями, и я подумал: кто бы захотел туда возвращаться?
— Ты всегда жил в Санта-Тересе?
Он задумался.
— С тех пор как я себя помню, мы занимали тот же самый дом на Олив-стрит, — сказал он наконец. — Он не всегда был такой развалиной, как сейчас; мать следила за ним гораздо больше, я ей помогал, и у нас жили постояльцы — больничные медсестры и так далее. — Он произнес это таким тоном, словно иметь постояльцев являлось некоей привилегией. — Лучший период нашей жизни продолжался до приезда отца из Канады. — Он взглянул поверх моей головы на стену, где отражалась моя сгорбившаяся тень.
— А что он делал в Канаде?
— Работал в разных местах, преимущественно в Британской Колумбии. Прежде он любил работать. Мне кажется, они уже тогда не слишком ладили с матерью. Потом я понял, что как раз по этой причине он и старался держаться подальше от нее. Мне же это было очень обидно. Насколько помню, я впервые увидел отца, когда мне уже было шесть или семь лет.
— А сколько тебе теперь, Фрэд?
— Тридцать два, — неохотно признался он.
— У тебя было достаточно времени, чтобы залечить раны, вызванные отсутствием отца.
— Я вовсе не это имел в виду. — Он был обижен, зол и разочарован моей реакцией. — Я не собираюсь оправдываться, сваливая все на него.
— Я этого и не утверждал.
— Вообще-то говоря, он был неплохим отцом. — Он задумался, произнеся эти слова, а затем счел нужным внести в них поправку: — Во всяком случае, в тот первый период, после возвращения из Канады. Прежде чем начал здорово выпивать. Я действительно любил его тогда. Иногда мне кажется, что я по-прежнему его люблю, несмотря на все его ужасные выходки.
— Какие выходки?
— Несет всякую чушь, ломает мебель, ревет как зверь, угрожает матери, начинает вдруг плакать. И не желает даже палец о палец ударить, чтобы хоть немного заработать. Занимается своими дурацкими, маниакальными разговорами, пьет дешевое вино и только на это и годен. — Его голос сделался резким, то усиливаясь, то затихая, словно причитания разъяренной жены. Мне пришло в голову, уж не подражает ли он бессознательно своей матери.
— Кто приносит ему вино?
— Мать. Не знаю, зачем она это делает, но она постоянно снабжает его им. Иногда, — добавил он чуть слышным голосом, — иногда мне кажется, что она делает это в отместку.
— За что ей мстить ему?
— За то, что он разрушил себя, свою и ее жизнь. Как-то я заметил, что она стоит и смотрит, как его бросает от одной стены к другой, как будто зрелище его деградации доставляло ей удовольствие. Но при этом она — его преданная рабыня и покупает для него спиртное. Это особая форма мести, более утонченная. Она женщина, которая отреклась от своей женственности.