— Может быть, вам еще придется это сделать.
Во всяком случае я не теряю надежды.
— Вы кого-нибудь подозревали, шериф?
— А вы?
— Нет. Но я не вел расследование по тому делу.
Я коснулся болезненной темы.
— Я тоже не вел, — с горечью произнес он. — У меня его отобрали.
— Кто?
— Люди, у которых было достаточно власти, чтобы сделать это. Я не намерен называть никаких фамилий.
— Ричард Чентри подозревался в убийстве брата?
— Это ни для кого не секрет. Я уже говорил вам, что его поспешно вывезли за границы штата. Насколько мне известно, он не вернулся.
— Значит, между ними были какие-то конфликты?
— Не знаю, можно ли это назвать конфликтом. Скорее, здоровым соперничеством. Конкуренцией. Оба хотели стать художниками. Оба хотели жениться на одной и той же девушке. Можно сказать, что Ричард победил в обоих раундах. И к тому же унаследовал семейное состояние.
— Но его счастье длилось всего семь лет.
— Да, я слышал.
— Вы не догадываетесь, что бы такое могло с ним приключиться?
— Нет. Не догадываюсь. Это не моя территория. А кроме того, у меня кое с кем назначена встреча, и я должен заканчивать разговор, не то опоздаю. До свидания. — И он положил трубку.
Я вышел в коридор и постучался к Паоле. За дверью послышались тихие шаги.
— Кто там? — спросила она.
Я назвал себя, и она открыла дверь. Похоже было, что ее, как и меня, мучили дурные сновидения и она еще не полностью от них очнулась.
— В чем дело?
— Мне нужно задать еще несколько вопросов.
— Я уже все рассказала.
— Я в этом не уверен.
Она попыталась закрыть дверь, но я успел придержать ее. Мы оба чувствовали тяжесть друг друга и силу противостоящей воли.
— Вы не хотите узнать, кто убил вашего отца, Паола? Она внимательно взглянула на мое лицо, но в ее темных глазах я не заметил особой надежды.
— Вы точно это знаете?
— Узнаю. Но мне нужна помощь. Я могу войти?
— Я сама выйду.
Мы уселись в плетеные кресла, стоявшие в конце коридора, у окна. При этом Паола отодвинула свое кресло, чтобы ее не видно было с улицы.
— Чего вы боитесь, Паола?
— Глупый вопрос. Позавчера вечером убили моего отца. А я продолжаю торчать в этом паршивом городишке.
— Кого вы боитесь?
— Ричарда Чентри. Это наверняка он. Его здесь считают кем-то вроде героя, потому что никто не знает, каким он был сукиным сыном.
— Вы его знали?
— В общем-то, нет. Я родилась слишком поздно. Но отец и мать знали его очень хорошо. В Коппер-Сити о нем ходили довольно странные слухи. О нем и о его незаконнорожденном брате, Уильяме Миде.
— Что за слухи?
Между ее черными бровями залегли две глубокие складки.
— Я слышала, что Ричард Чентри украл картины брата. Оба были способными художниками, но у Уильяма был настоящий талант. Ричард копировал его стиль, а когда Уильяма забрали в армию, присвоил его рисунки и картины и выдал за свои. А кроме того, увел у него девушку.
— Теперешнюю миссис Чентри?
— Выходит, так.
Постепенно она все больше наклонялась в сторону окна, как светолюбивое растение, но глаза ее оставались мрачными и встревоженными. Внезапно она отдернула голову, как будто заметила на улице целившихся в нее снайперов.
Потом она пошла за мной в комнату и во время моего телефонного разговора с Маккендриком стояла в дверях. Я поделился с ним сведениями, добытыми сегодня утром.
— Фамилия Джонсон достаточно распространенная, — прервал меня Маккендрик. — Но я бы не особенно удивился, узнав, что это наш Джерард Джонсон с Олив-стрит.
— Я тоже. Если Джерард был ранен на войне и находился некоторое время в госпитале, легко объяснить все его выходки.
— По крайней мере, некоторые из них. Мы можем допросить его по этому поводу. Но сначала я бы хотел передать дополнительные данные в госпиталя для инвалидов войны.
— Дополнительные данные?
— Вот именно. Ваш приятель Пурвис обследовал кости, которые вы доставили нам вчера вечером, и обнаружил на них следы, напоминающие повреждения, оставленные шрапнелью. Оказалось, что покойный проходил специальный курс лечения. Так вот, Пурвис теперь связывается с госпиталями для инвалидов.
— А что вы предпринимаете по делу Бетти Сиддон?
— Она до сих пор не появилась?
Голос Маккендрика приобрел скучающий оттенок. Я с грохотом бросил трубку и некоторое время сидел неподвижно, жалея, что не сумел справиться со злостью, и думая, что предпринять дальше.