А все потому, что пригорок, и с него слышны все звуки Города. И машины, и грохот на цементном заводе, и даже голоса, если кто-то кричит. И тепловозные гудки слышны – это еще дальше, у станции. Там вечно через пути кто-то ходит, вот они и гудят. Но все равно, хоть и знаешь это, интересней думать, что они сигналят своим далеким краям – «эгегей! мы едем к вам!..» Или зовут его, Веню.
Он никогда не ездил на поезде. Прикольно: когда-то его Город был связан с миром только железной дорогой. Это сейчас ходят маршрутки в областной центр, где аэропорт. Веня оттуда летал на море. Самолет – это тоже очень и очень, но поезд… Он же стучит, и потому кажется живым. Если в поезде ехать – наверно, время в нем живое и пульсирует, как в музыке.
Веня вообще думал о поездах, как о музыке. И вечерами слушал их – просто лежал и ждал, когда они заиграют, и потом слушал, если не успевал уснуть. Особенно хорошо они играли осенью, когда Город наполнял запах дыма и сырости. Как-то это запах был связан с ними, а как – Веня сам не знал. Наверно, что-то такое приснилось ему когда-то…
Странная вещь: Веня столько всего думал о поездах, а сам не только ни разу не ездил на них, но и не видел железной дороги. Они жили совсем в другом месте, и ходить вниз, к путям, ему строго запрещалось. Да что там, – не только к путям, но даже и в сам Другой Район. Там и гопники, и маньяк был два года назад, и под поезд попасть можно – ведь эти машинисты сейчас как сумасшедшие. Базарят по своей мобиле и не смотрят на пути.
Веня не то что был очень послушным мальчиком. Иногда (а точнее, довольно-таки часто) он делал то, чего нельзя, если совершенно точно знал, что от этого не будет вреда ни ему, ни другим. За это над ним смеялись, – за то, что он никогда не мог просто что-то взять и сделать, а только если все обдумает и разложит по полочкам. Типичный отличник, в общем (хотя отличником Веня тоже не был).
И мамины-папины запреты покидать свои рельсы (когда-то он так и представлял себе обычные свои маршруты – «дом-школа-магазин-базар» – как невидимые рельсы, и себя на них, как трамвайчика) – эти запреты он до какой-то степени игнорировал. К дому-школе и прочим постепенно добавился и парк, и овраг, и пара-тройка соседних дворов. В общем, Веня почти чувствовал себя свободным трамваем, хоть однажды соседка тетя Клава и попалила его – «иду от оврага, а оттуда ваш с полной, значит, сумкой овощей. Помощник!»
Но Другой Район – это все-таки Другой Район. Не то что бы Веня боялся гопников или маньяков – он никогда не встречал ни тех, ни других, и потому был уверен, что и не встретит. Но спуститься вниз, в самую глухомань Железнодорожного, где собаки воют такими голосами, будто все они Баскервилей… Веня понимал, конечно, что ничего здесь такого нет, но это «ничего» отличалось от других только тем, что на него надо было решиться.
И он тоскливо ворочался в кровати, слушая далекие гудки, которые звали его, а он не мог к ним прийти. Тоска эта была горько-сладкой, как запах дыма, и Веня уже подумывал, что если все-таки сходит к железной дороге – наверно, тоска исчезнет, и вечера его сделаются обыкновенными, как у всех.
В тот день был такой туман, что он еле нашел дорогу из школы.
То есть Веня, конечно, нашел ее без проблем, но жуть от тумана требовала преувеличений, и он так и сказал маме – «еле нашел дорогу». И пожалел, потому что мама тут же запретила ему выходить на улицу, пока не развиднеется – «вдруг потеряешься» – и все Венины доводы о мобилке, о знании города и о чем угодно ушли коту под хвост.
Вене очень хотелось побродить по туману, и весь вечер он простоял на балконе, глядя на него сверху. Но сверху было не то: марево, как облака из самолета, и все. А домов, которые растворялись и исчезали в нем, как привидения, не было. И деревьев, которые как с китайских картин, тоже не было, и фар, которые как глаза чудовищ. Все чудеса, которые он видел, возвращаясь из школы, были где-то там, внизу, но не для него.
Трудно сказать, почему, но Веня долго не мог уснуть и вслушивался в музыку поездов, пытаясь понять, меняется ли она в тумане.
Еще труднее сказать, почему он проснулся глухой ночью, когда спали не только родители и все нормальные люди, но и стены, и потолок, и окна.
Только поезда не спали. Они звали его сигналами со станции, и почему-то эти сигналы отзывались в нем горькой мутью, будто кусочек тумана влез в него, пока он шел из школы, и остался внутри. Или, может, это был запах дыма.
Какое-то время Веня лежал и слушал все сразу – поезда, гудки и тишину спящих стен. Потом вскочил и подбежал к окну.