Мо умолкла, глядя вниз. Белодед тоже молчал.
Через некоторое время она продолжила:
– А Гор, который мой прадедушка, – он столько всего сделал! Представляешь, я нашла… хотя неважно. Вот он как раз эти духоскрепы и построил. В самых-самых старых книгах они библиотеками называются, мне Дан показывал. Там и книги хранятся, и каждый может зайти и все прочитать – про Небесную Пару, и про Докса, и про всех Свидетелей… Они стоят вдоль линии эфира… ну, духоскрепы то есть. А главный духоскреп стоит прямо там, где Небесная Пара сокрушила Кинжал Тьмы. Там самый сильный эфир – даже я чувствовала, когда была. Я там всегда реву, как маленькая… Хотя, представляешь, мне Дан рассказал…
Она снова умолкла.
– Что рассказал?
– Да так, ерунда, – Мо вскочила и подбежала к столу. – Что же ты тут пишешь? Может, дашь посмотреть?
– Нельзя, Мо! Сколько можно говорить?!
– А ну-ка, ну-ка, – она картинно нагнулась над рукописью. – Что тут у нас?
– Стой!!! – прогремело в пещере. – Отойди быстро! Быстро, я сказал!
Мо надулась и медленно отошла.
– Крикливый какой. Вот хотела тебе свою тайну сказать – и теперь не скажу.
– Мо, – Белодед подошел к ней. – Еще раз повторится такое – и…
– И что? Прогонишь меня?
– Нет. Просто ты никогда меня не увидишь.
– Ну и очень надо! – Мо гордо прошла к выходу. – Я и сама не приду к тебе!
И, пока брела домой, бормотала то, что успела прочесть в Белодедовой рукописи – «пусть уже все будет по правде» – чтобы не думать о том, какая она дура.
Правда, через неделю Мо снова была у него. Белодед усмехался ей, и они болтали, как всегда, – но рукописи на столе уже не было.
За каменной дверью
Так прошла и зима, и весна.
Летом, чтобы замаскировать регулярные походы к Резцам, Мо делала вид, что увлеклась прогулками у моря. Она даже стала рисовать пейзажи, – и у нее неплохо получалось, хоть поначалу и смешно было пачкать бумагу красками, так непохожими на настоящее море и небо. Ее видели с мольбертом там и тут, и никого не удивляло, что Мо до вечера шатается по берегу.
– Как поживает Дан? – спрашивал Белодед время от времени.
Мо любила о нем поговорить, но ближе к осени стала смущаться, когда слышала его имя, и прятать глаза.
– Да так… все хорошо, – говорила она и переводила разговор на другую тему.
У нее самой накопилось много, много вопросов к Белодеду – ничуть не меньше, чем у него к ней: и кто он такой, и откуда, и про ту рукопись, и про приборы, и про снег… Обычно тот отвечал ей загадками, от которых все было еще непонятней:
– Как почему падает? Капельки в воздухе замерзают, вот и падает. Учитель не наврал тебе, Мо.
– Но ведь это ты снег делаешь?
– Я его только сочиняю, – усмехался Белодед. – А дальше он сам делается.
– Как это?
– Если бы я знал, как, – вздыхал он. – Без тебя я совсем ничего не знаю. Ты мои уши и глаза в Кле… то есть в Вольнике. Расскажи мне, что было при Воледержце Втором. Он, кстати, сын первого?
Мо пробовала отвечать ему в том же духе, но незаметно увлекалась и рассказывала все, как есть. Ей так нравилось быть его ушами и глазами, что она не могла дуться на него больше трех минут.
Честно говоря, она вообще не могла на него дуться. Ведь он же был Белодед. Тот самый, в которого никто не верил и которого все боялись, – таинственный, грозный и невозможный, а на самом деле совсем не страшный. И притом ее друг.
Были и особые вопросы, которые Мо стеснялась задавать ему – про брызгунчики и про иглу, вошедшую в нее из тьмы тогда, в самый первый раз. Откуда-то Мо знала, что они как-,то связаны, эти вопросы, а откуда и как – было непонятно.
Да и вообще все было непонятно, по правде говоря. Мо привыкла к этому и давно перестала переживать. Ведь если что-то долго непонятно – оно делается привычным, а значит, уже как бы и понятным.
Однажды они сидели в пещере (летом она не грела, а наоборот, окутывала прохладой), и Белодед расспрашивал Мо про ее прадедушку. Почему-то он очень интересовался всем, что связано с ним, особенно духоскрепами. Мо пыталась растолковать ему то, что и сама не очень-то понимала – скорей просто помнила, и то вполпамяти.