«А он обнаглел основательно, — подумал профессор. — Что ж, тем легче будет обнаружить его окончательно».
Скоро над краем айсберга поднялся темный силуэт.
XI. Нападение и защита
Васильков подошел к Коврову. Вполголоса сказал, что пойдет сейчас с Жуковым и с Рюминым на разведку по ущелью. Приказал громко об этом не разговаривать и больше никому за ним не следовать.
Через несколько минут товарищи спустились с ледяного корабля в ущелье, на берега водоема. Не зажигая фонарей, бесшумно двинулись по направлению к заброшенному ледяному дому.
Васильков шопотом в нескольких словах рассказал, что он заметил. Как бы в подтверждение его слов вверху на краю ущелья несколько раз мелькнула еле заметная тень на фоне потухающего неба. Потом исчезла и больше не показывалась.
До ледяного дома оставалось несколько метров, когда сверху донеслись странные звуки: точно кто-то равномерно долбил лед над самым ломом. Товарищи затаили дыхание. Но Рюмин выдал — что-то запершило в горле, и он закашлялся. Наверху сразу стихло, потом что-то просвистело в воздухе. Рюмин сдавленно охнул, схватился за лицо и прошипел:
— Фу ты, чорт! Клюется, да как-больно!
Несколько кусков льда ударилось около их ног с такой силой, что обдало колючими брызгами лица. Рюмин быстро вскинул к плечу ружье и выстрелил вверх. Несколько минут товарищи, застыв на месте, прислушивались, но ничего больше заметить не удалось.
— А ведь и правда похоже на птицу, — сказал Рюмин, когда пошли назад.
— Какую птицу? Почему птицу? — раздраженно удивился в ответ Жуков.
— Какую, уж не знаю, но клюв у нее вероятно здоровый, как железный лом. Я и раньше говорил, что птица: кто же еще на лету шапки слал бы срывать, да сверху нас по головам долбить. А какой зверь кроме птицы этаким саженным клювом мог бы долбить лед?..
— К чему выдумывать? — укоризненно возразил Жуков. — Что-то неизвестны такие птицы, да еще за северным полярным кругом. И как она, скажи, может льдом швыряться?
— Полетела, да и сбросила над нами, только и всего, — убежденно ответил Рюмин. — А потом: мало ли чего мы не знаем! Много ли народу бывало в трущобах вроде нашей?
— Хватит судачить, — сказал Васильков. — И предупреждаю: никому рассказывать всего этого пока еще не следует, чтобы не разводить лишних страхов. Зверя этого мы выследим. Дело окажется проще, чем думает Рюмин.
Остальную дорогу шли молча. Васильков давно сформулировал собственную догадку о «враге из темноты», и данные, полученные им сейчас, в значительной степени подтверждали эти догадки. Но меньше всего профессор был склонен теперь их кому бы то ни было высказывать.
Между тем неизвестный враг становился все более нахальным и все менее понятным. Он швырялся с вершины айсберга кусками льда, визжал иногда в верхний конец трубы Комлинского, как в рупор, все более входил во вкус грабительства. Тащил он все без разбору: продукты, палки, тряпки, куски железа, бумагу. Уже не довольствуясь тем, что «плохо лежало», он три раза сбивал замки, которыми защищали от его вторжений запретные места. Два раза он таким образом проник в мастерскую Комлинского и раз в кладовую, в которой похозяйничал безо всякого стеснения. Таинственного вора не останавливали ни громоздкость, ни тяжесть выбранных им вещей. Однажды он умудрился унести за раз две пары лыж, изрядный сверток материала, оставшегося от оболочки дирижабля, несколько железных прутьев, моток каната, ящик с продуктами и большое сверло!..
Пришлось выработать сложную систему мероприятий для самообороны. Каждому вменялось в обязанность употреблять особые предосторожности при переходе с места на место. Для защиты от нападения сверху мастерская Комлинского снабдила всех членов колонии металлическими шлемами и наплечниками, надевавшимися поверх шапок и шуб. Бураков, правда, находил, что защитная роль этих приспособлений сводится исключительно к психологическому воздействию на врага.
— Враг по-видимому будет парализован от страха при виде поразительного и устрашающего зрелища блиндированных голов, — говорил репортер, — если, разумеется, он не обладает достаточным кругом представлений, чтобы принять нас за эскимосов, ухитрившихся ограбить Московский Исторический музей. Будем надеяться, что неприятный незнакомец не решится испытать крепость наших шлемов.
Но шлемы все же себя оправдали.
Впоследствии не раз о них разбивались куски льда, падавшие сверху из темноты.
Потом электрифицировали корабль. Устроили сложную систему электрических прожекторов (состоявших из обычных лампочек с железными рефлекторами), провели сигнальные звонки, при чем провода были замаскированы или покрыты прочными железными заграждениями. Лампочки спрятали под массивными решётками. Больше всего «прожекторов» насажали возле кубрика, по дороге к мастерской и кладовой. Около кубрика беспрерывно дежурил часовой. Смена производилась каждые три часа. К посту часового сходились провода всей электросигнализации; не сходя с места, он мог оповещать товарищей об опасности. Часовых снабжали револьвером, быть может не столько для устрашения неведомого врага, сколько для своего собственного ободрения — они уж несколько раз стреляли в воздух. Васильков строго запретил необдуманно, без крайней необходимости пользоваться оружием. Предупреждения его оказались далеко не излишними.
Дело было глухой ночью. Комлинский, приняв дежурство от Буракова, еще полусонный, сразу же пустил в ход оружие. Он услышал недалеко впереди себя шорох и недолго думая выстрелил в этом направлении из нагана.
— Ты что? Очумел?! — к Комлинскому навстречу с фонарем в руке бежал Бураков.
Навстречу Комлинскому с фонарем в руках бежал Бураков.
Лицо его стало серо-зеленое, глаза расширились. — Ты меня чуть не подстрелил!
— Я думал, ты ушел уже спать…
— Эх ты— «думал»! Надо было смотреть, а потом думать! Мне что-то показалось там, я и пошел посмотреть…
В кубрике проснулись, вскочили с коек, дверь открылась.
— Ничего, ничего… Спите! — замахал руками Бураков, вошел и закрыл за собой дверь.
«Вот теперь будет там зубоскалить, — подумал с досадой Комлинский. — А странно все-таки… Почему я не заметил, как он пошел туда? Что он выслеживал, почему украдкой? Странно… Хотя, правда, выслеживать и можно только украдкой… Но чего его вдруг понесло?..»
И сомнения опять закопошились в голове Комлинского.
В кубрике кто-то зажег фонарь. Молча выслушали Буракова. Сон был спугнут.
— Эх!.. Уйти бы отсюда поскорее! Сани есть, веревки есть — спустимся на море! — громким шопотом сказал Деревяшкин.
Васильков быстро оглянулся. Он видел по лицам товарищей, что мысль, высказанная Деревяшкиным, — общая мысль. И в этот момент его поразило, как все его спутники изменились.
«Выдержка истощается», — подумал он.
Постоянный страх и гнетущее тревожное ожидание, действовавшие заразительно в тесном кругу пленников полярной ночи, наложили особую печать на их лица, делая их неприятно похожими одно на другое. Худые, бледные, насупленные, с плотно сжатыми челюстями, с застывшей, напряженной мускулатурой, с неподвижными глазами, в которых замерла затопившая сознание тоскливая напряженность страха. Лица были как мрачные маски ожидания и ужаса, но в грозном оцепенении мускулатуры чувствовалась готовность прорваться каждое мгновение. Васильков понимал, что это оцепенение — последнее средство самозащиты. Внешняя напряженность как тонкая скорлупа сдерживает до поры до времени непрерывно повышающееся давление безумного страха. Казалось, достаточно случайного звука, чтобы это неустойчивое равновесие, как в снежной лавине, внезапно нарушилось и разрешилось бессмысленными, неудержимыми, безумными движениями бегства или разрушения. Даже стойкий Ковров почти не избег общей участи. Жуков был скорее печален, чем напуган. И, пожалуй, только Комлинский совсем не поддался общему настроению. Идея о двигателе настолько полно овладела всеми его помыслами, что в них почти не оставалось места для страха.