– Покажи, как занимаются любовью.
Опьянев от счастья, он обнял ее, нежно целуя утонувшее в сене лицо. Полуприкрытые фиолетовые глаза внимательно наблюдали за каждым движением юноши. Когда он расстегивал ее белую блузку, она приподнялась, чтобы ему помочь. А потом с запоздалой стыдливостью прикрыла наметившиеся груди, почувствовав, как поднимается в ней незнакомое желание.
Откуда-то из-за хозяйственных построек до них донесся голос Пьера Дельмаса. Матиас замер.
– Продолжай, – шепнула Леа, прижимая к себе курчавую темноволосую голову юноши.
– Твой отец…
– Ну и что? Испугался?
– Нет, но если бы он нас застал, мне стало бы стыдно…
– Стыдно? Почему? Что дурного мы делали?
– Сама прекрасно знаешь. Твои родители всегда хорошо относились к моим и ко мне.
– Но раз ты меня любишь…
Он пристально на нее посмотрел. Как хороши были ее золотые волосы, в которых застряли травинки и засохшие цветы, сверкающие глаза, мелкие зубки меж приоткрытых губ, девичьи груди с торчащими сосками. Сейчас она была прекрасна.
Матиас протянул и снова опустил руку. Словно обращаясь к самому себе, он произнес:
– Нет, это было бы дурно! Только не таким способом…
Потом добавил окрепшим голосом:
– Да, я тебя люблю. И именно потому, что люблю, не хочу… Ты госпожа из усадьбы, я же…
Отодвинувшись, он сполз вниз.
– Матиас…
Он не отозвался, и она услышала, как захлопнулась дверь амбара.
– Какой дурак…
Она застегнула блузку и заснула до вечера, пока ее не разбудил второй удар звавшего к ужину колокола.
Вдали, на колокольне Лангона или Сен-Макера, пробило пять часов. Гоняясь за двумя молодыми людьми, сбегавшими по лужайке к террасе, весело лаяла собака с фермы Султан. Рауль Лефевр обогнал своего брата Жана и первым подбежал к ограде, на которой сидела Леа. Задыхаясь, они облокотились на камень по сторонам от девушки, которая, глядя на них, состроила гримаску.
– Не очень-то вы торопились. Я было подумала, что вы предпочли эту дуреху Ноэль Вильнев, которая на все готова, только бы вам понравиться.
– Она не дура! – воскликнул Рауль. Брат толкнул его ногой.
– Нас задержал ее отец. Вильнев убежден, что война неминуема.
– Война, война, только о ней и разговору. Тоска берет. Меня это не интересует,- резко сказала Леа, перекинув нога через стенку ограды.
В едином театральном порыве Жан и Рауль упали к ее ногам.
– Прости нас, царица наших ночей, солнце наших дней. Забудем о войне, заставляющей страдать юношей и девушек. Твоя роковая красота не снисходит до этих жалких подробностей. Мы любим тебя несравненной любовью. О, царица, кого из нас двоих ты предпочтешь? Выбирай. Жана? Счастливчик! Меня же мгновенно убьет отчаяние, – растянувшись на земле с раскинутыми руками, декламировал Рауль.
Лукаво поглядывая, Леа обошла распростертое тело и, толкнув ногой, перешагнула через него. И мелодраматично произнесла:
– Мертвый он даже крупнее.
Взяв за руку Жана, который тщетно пытался сохранить серьезность, она потянула его за собой.
– Оставим здесь этот смердящий труп. Пойдемте, мой друг. Поухаживайте за мной.
Рауль и Жан Лефевры обладали недюжинной силой. Первому было двадцать один, второму – двадцать лет, и они, как близнецы, были привязаны друг к другу. Если Рауль совершал проступок, Жан сразу же брал вину на себя, если Жану доставался подарок, он немедленно дарил его брату. Обучаясь в средней школе Бордо, они приводили в отчаяние преподавателей своим безразличием к занятиям. Но, в течение многих лет, тащась в хвосте, все-таки сумели, хоть и запоздало, получить аттестат. Исключительно, чтобы доставить удовольствие матери Амелии, утверждали они. Прежде всего, затем, нашептывали другие, чтобы избежать ремня, которым порывистая женщина, не колеблясь, потчевала свое многочисленное и буйное потомство. Овдовев очень молодой и оставшись с шестью детьми на руках, из которых младшенькому было едва два года, она твердо взяла в руки управление винодельческим хозяйством мужа – Вердере.
Ей не очень нравилась Леа, которую она находила дурно воспитанной и невыносимой. Ни для кого не было тайной, что Рауль и Жан Лефевры влюблены в девушку, более того, для других парней это было предметом подшучивания, для других девушек – предметом раздражения.
– Перед ней невозможно устоять, – говорили парни. – Когда из-под опущенных ресниц она смотрит на нас, мы сгораем от желания ее обнять.
– Она дразнит вас, – отвечали девушки. – Стоит ей увидеть, что мужчина интересуется другой, как она принимается строить ему глазки.
– Может быть. Но с Леа можно говорить обо всем: о лошадях, виноградниках и многом другом.
– У нее вкусы и замашки деревенщины, она ведет себя не как положено светской девушке, а словно мальчишка. Разве девушке можно смотреть, как телятся коровы, как спаривают лошадей, причем делать это одной либо в сопровождении мужчины или прислуги? Вставать по ночам, чтобы со своей собакой Султаном полюбоваться лунным светом? Ее мать в отчаянии. Леа отослали из школы-пансиона за непослушание. Ей бы взять за образец родную сестру Франсуазу. Вот примерная девушка…
– Но такая скучная! Она думает только о музыке да нарядах.
Власть Леа над мужчинами была безраздельной. Перед ней не мог устоять ни один. Молодые и старые, батраки или землевладельцы – все они были околдованы девушкой. За одну ее улыбку многие были готовы творить глупости. И ее отец первым.
Когда она совершала какой-нибудь проступок, то шла к нему, в его кабинет, и пристраивалась у него на коленях, свернувшись калачиком в его руках. В эти мгновения Пьера Дельмаса охватывало такое чувство счастья, что он закрывал глаза, чтобы полнее им насладиться.
Рывком вскочив, Рауль присоединился к Леа и Жану.
– Ку-ку, я воскрес. О чем вы тут болтали?
– О приеме, который устраивает месье д’Аржила, о платье, которое Леа должна надеть.
– Какое платье ты ни наденешь, я твердо убежден в том, что ты будешь самой красивой, – обхватывая Леа за талию, сказал Рауль.
Она со смехом увернулась.
– Прекрати, щекотно. Праздник будет великолепным. Лоран в день своего двадцатичетырехлетия станет его героем. Сначала состоится пикник, потом бал, затем ужин, а еще и фейерверк. Вот так-то!
Жан заметил:
– Лоран д'Аржила по двум причинам будет героем дня.
– Почему? – спросила Леа, оборачивая к Жану миленькое личико в пятнышках веснушек.
– Не могу тебе сказать. Пока что это секрет.
– Что? У тебя есть от меня тайны? А ты? – повернувшись к Раулю, спросила Леа. – Тоже в курсе?
– Да, чуточку…
– Я считала себя вашей подругой, думала, что вы меня любите достаточно сильно, чтобы ничего не утаивать, – сказала Леа, опускаясь на небольшую железную скамейку у стены винного погреба и притворяясь, что вытирает слезы подолом юбки.
Шмыгая носом, она уголком глаза наблюдала за братьями, которые посматривали на нее со смущенным видом. Заметив их колебания, Леа нанесла последний удар, подняв к ним залитое слезами лицо.
– Уходите, вы причиняете мне боль. Не хочу вас больше видеть.
Решился Рауль:
– Так вот… завтра месье д’Аржила объявит о свадьбе своего сына…
– Свадьбе сына?
Мгновенно прекратив ломаться, она яростно проговорила:
– Ты совсем спятил. У Лорана нет ни малейшего желания жениться, он сказал бы мне.
– Ему просто не представилось случая. Да ты же и сама прекрасно знаешь, что он с детства помолвлен со своей кузиной Камиллой д'Аржила, – продолжал Рауль.
– С Камиллой дАржила? Но он ее не любит! Все это было детской сказочкой для развлечения родителей.
– Ошибаешься. Завтра будет объявлено об официальной помолвке Лорана с Камиллой. А из-за войны они поженятся очень скоро…
Леа больше не слушала. Минуту назад жизнерадостная и веселая, теперь она почувствовала, как ее охватывает паника, ее бросает то в жар, то в холод, боль сжимает и сердце, и голову. Лоран? Женится? Это же невозможно… О Камилле все говорили только хорошее, но ему не подходит эта горожанка, эта вечно погруженная в свои книги интеллигентка. Не может он обвенчаться с ней, потому что любит-то меня… Недавно я в этом убедилась, он так взял меня за руку, так на меня посмотрел… Я же знаю, чувствую…