– Вы же видите, он не так плох, как вы утверждаете.
– Возможно. Но я не очень ему верю. Боюсь ловушки.
– Нет, я убеждена в его искренности.
– Я тоже, – сказала Сара, выходя из будуара.
– Ладно, ладно. Несмотря ни на что, нам следует быть еще более осторожными. Завтра к вам зайдут и проводят до вокзала. Мой знакомый поднимется к вам в 6.30, позвонит и скажет: "Такси вас ждет". Этот человек работает велотаксистом, и время от времени я прибегаю к его услугам. У него будут ваши билеты. До отхода поезда он останется с вами… Сара, мне пора уходить. Обещайте не рисковать зря.
– Попробую, Франсуа. Обещаю вам, – сказала она, целуя его. – Спасибо, спасибо за все.
– Пока будете вместе, приглядите за ней, – тихо произнес он.
– Обещаю.
В голове Леа царила полная сумятица: кем же были на самом деле Рафаэль Маль и Франсуа Тавернье? И та же Сара Мюльштейн? Какую игру они вели? А сама она, оставлявшая книги в кинотеатрах, подбиравшая проспекты в музеях, собиравшаяся выехать в Лимож с еврейкой, за которой охотилось гестапо, и лишь для того, чтобы в книжном магазине спросить, нет ли у них "Парижских тайн"? Чистое безумие. Почему согласилась она взяться за поручение своего дяди Адриана? Она так погрузилась в свои мысли, что вздрогнула, услышав голос Франсуа.
– Не ломайте голову, Леа. На ваши вопросы нет точных ответов. Все и много проще, и намного сложнее, чем вы представляете. До свидания, девочка. Мне будет вас недоставать.
Леа показалось, что у нее разрывается сердце. В душе она растерянно повторяла: "Пожалуй, мне горько с ним расставаться". Раздраженно она подставила ему щеку. Поцелуй был так легок, что она его почти не почувствовала.
Еще стояла глухая ночь, когда в дверь квартиры позвонил велотаксист.
24
На различных пропускных пунктах демаркационной линии немцы уже знали Леа. Они называли ее "Das Madchen mit dem blauen Fahrrad”. [17] Возвращаясь в оккупированную зону с набитой ягодами и фруктами – клубникой, абрикосами, черешней или персиками – корзинкой на багажной решетке, она никогда не забывала угостить постовых. Часто под фруктами скрывались письма, которые она чуть раньше забирала в окошке "до востребования" на почте в Сен-Пьер-д'Орийяке.
– Ну-ну! Сколько же у вас ухажеров! – каждый раз приговаривал старик-служащий.
Для вящей безопасности она иногда скручивала письма и просовывала в трубку сиденья или руля. Однажды какой-то немец, более недоверчивый, чем его товарищи, сказал ей:
– Откройте ваши корзинки и вашу сумочку, вы наверняка перевозите письма.
Рассмеявшись, Леа показала ему сумочку.
– Если бы я хотела провозить письма, то прятала бы их под сиденьем, а не в своей сумочке.
– Действительно, это был бы неплохой тайник, – засмеявшись в ответ, согласился постовой.
Леа очень перепугалась и с трудом села на велосипед: ноги стали словно ватными.
В тот день склон Монтонуара показался ей чересчур крутым. И все-таки она любила эти поездки по деревням, позволявшие вырваться из атмосферы Монтийяка. А та становилась все более удушливой из-за тихого безумия Пьера Дельмаса, из-за постоянно усиливавшегося давления Файяра, который хотел ее вынудить продать поместье, из-за стенаний Бернадетты Бушардо по поводу сына, из-за становившегося все заметнее присутствия двух немецких офицеров, а особенно из-за Франсуазы, настроение которой в последние месяцы было чудовищным. Денег заметно недоставало. Руфь передала Леа все свои сбережения. Прежде чем до этого дошло, Леа попыталась обратиться к самому богатому в семье человеку – дяде Люку. Адвокат, чьи коллаборационистские взгляды ни для кого не были секретом, порекомендовал ей продать поместье Файяру, поскольку ее отец больше не в состоянии им заниматься и не имел сына, который мог бы унаследовать дело.
– Но есть же я, есть мои сестры.
– Одни женщины!… Будто женщина способна вести винодельческое хозяйство! Если дорожишь Монтийяком, найди мужа, способного им заняться. Даже без приданого милашке вроде тебя будет нетрудно его найти.
Побледнев от унижения, она, тем не менее, продолжала настаивать:
– Дядюшка, у нас же еще есть земли мамы на Мартинике. Война закончится, и мы сможем их продать.
– Мое бедное дитя, все это весьма проблематично. Откуда ты знаешь, что те земли не захвачены коммунистами или не украдены неграми? Извини, у меня встреча. Передай привет твоему несчастному отцу. На будущей неделе я устраиваю скромный вечер в честь твоей кузины. Придут Лаура и Франсуаза. Не хочешь ли и ты к нам присоединиться?
– Нет, спасибо, дядя Люк. Не люблю людей, которые у тебя бывают.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Вы прекрасно меня понимаете. Принимаете у себя начальника полиции Бордо…
– Замолчи. Принимаю того, кого мне угодно. Вижу, ты находишься под влиянием несчастного Адриана, о котором настоятель всего пару дней назад говорил мне: "Молю Бога, чтобы Он наставил нашего заблудшего брата на путь истинный и открыл ему, каковы подлинные интересы Франции". Я считаю, что Адриан предал свою страну и церковь. Для семьи позор сознавать, что один из ее членов примкнул к террористам. Благодарю небо за то, что никогда не допускал и мысли, будто я могу разделить его пагубные идеи. Я сказал своим друзьям: если этот предатель явится ко мне, без колебаний его выдам. Для меня мой брат мертв.
– Негодяй!
Люк Дельмас с угрозой надвинулся на Леа.
– Ты знаешь, с кем говоришь?
– Для меня вы тоже мертвы. И я плюю на ваш труп.
Леа плюнула в лицо дяди.
С деньгами Руфи она могла продержаться до сбора винограда.
В июле в дом вернулась Лаура, озлобленная тем, что после ссоры Леа с дядей Люком ее больше не принимали в богатом доме. Все дни проводила она в своей комнате или в Лангоне у дочери нотариуса, своей подруги по пансиону.
Леа настойчиво пыталась сблизиться со своей младшей сестрой, которую любила, но та отвергала все ее попытки. Из духа противоречия Лаура, громко смеясь и кокетничая, прогуливалась по виноградникам с лейтенантом Фредериком Ханке.
В том же июле 1942 года в Монтийяк вернулась Камилла со своим мальчуганом. Гестапо изгнало их из Белых Скал. На пользование имением и всем достоянием Лорана д'Аржила, объявленного агентом Лондона, был наложен запрет. В Бордо лейтенант СС Фридрих-Вильгельм Дозе долго допрашивал Камиллу, пытаясь выянить, где находится ее муж. Сохранив всю свою выдержку, молодая женщина заявила, что не имеет о нем никаких сведений, кроме как полученных официальным путем. Дозе не поверил Камилле, но счел более разумным отпустить ее, надеясь на то, что рано или поздно Лоран д'Аржила попытается или переслать ей весточку о себе, или встретиться с ней.
Каждую неделю на почте в Сен-Пьер-д'Орийяке Леа получала письмо от Сары Мюльштейн, которая с иронией описывала свое существование в Лимузене. Горьки и забавны были ее зарисовки маленького городка и выражения лиц его обитателей при встрече с ней, когда она прогуливалась по улицам с нашитым на платье знаком солидарности с евреями оккупированной зоны – желтой звездой.
«Гуляй я голая, они не были бы так смущены. Большинство отворачивается. Подошел ко мне лишь однорукий старик с пышными седыми усами, как у местных крестьян, с ленточками наград на вельветовом пиджаке. Он снял большую черную шляпу и сердито сказал мне: "Лучше, чем носить все эти побрякушки, заслуженные мной под Верденом, я бы гордился, имея звезду вроде вашей"».
В другом письме она высмеивала притесняющие евреев меры властей:
"Сначала нам запретили иметь радиоприемники и телефоны, а теперь не пропускают в рестораны, кафе, театры, кино, в телефонные кабины, не позволяют посещать плавательные бассейны, пляжи, музеи, библиотеки, замки, выставки, рынки и ярмарки, спортивные площадки и кемпинги, ипподромы, парки… Предполагаю, запрещено и заниматься любовью с не евреем. В сущности, нацисты мечтают об одном: запретить нам дышать из страха, что воздух, который мы выдыхаем, объевреит чистую немецкую расу".
В письмах она часто рассказывала о Франсуа Тавернье, об их довоенной дружбе, о своем полном к нему доверии. Она одобряла стремление Леа сохранить Монтийяк, советуя быть осторожной в разговорах с Файяром.