– Этим жидам не убежать…
– Не радумся слишком рано, эти еврейские шлюхи хитры…
– Согласен, но шеф еще хитрее.
– Неужели правда, что им помогают священники?
– Так говорят. Но меня никто не заставит поверить, что это не коммунисты, переодевшиеся в кюре.
– Однако арестованный вчера доминиканец – самый что ни на есть настоящий…
Леа затрясло рядом с продолжавшим ее удерживать человеком.
– Надо проверить. Если настоящий, то пожалеет, что на свет родился, каким бы священником он ни был. Надо в Бога не верить, чтобы евреям помогать.
На улице резко прозвучал свисток.
– Пойдемте.
Двое мужчин бросились бежать. Затем послышались крики, брань, выстрелы… и тишина.
Леа с закрытыми глазами прислонилась к воротам.
– Пошли. Будем пробираться подвалами.
– Умоляю, скажите, это не моего дядю арестовали?
– Не имею представления. Вчера Лекюссан и его подручные устроили засаду на евреев и их проводников. Слышал, что среди них был и священник.
– Как он выглядел?
– Не знаю. Пойдемте скорее, сейчас весь квартал оцепят.
– Только еще один вопрос. Откуда вы знали, что я должна буду здесь проходить?
– У меня приказ охранять вас от Нотр-Дам-дю-Тор до Сен-Сернен. Проходя мимо базилики, я узнал Жозефа Леюоссана и двух его людей и подумал, а не находятся ли они там из-за вас? Теперь вам все ясно? Вы пойдете?
– Да.
– Дайте мне ваш чемоданчик, – сказал он, сунув под мышку пистолет, который не выпускал из руки.
Через боковую дверь они проникли в особняк и, спустившись на несколько ступенек, оказались еще перед одной дверью, которую проводник открыл ключом.
В течение довольно долгого времени, показавшегося Леа бесконечным, они пробирались через лабиринт полузасыпанных проходов, разбитых лестниц, то поднимаясь, то опускаясь, проходили под скудно освещенными великолепными сводами. Запыхавшись, Леа остановилась.
– Где мы?
– Под Капитолием. В старой Тулузе погреба иной раз достигают нескольких этажей. У некоторых плохая репутация, ибо еще в эпоху инквизиции они служили местом пыток. Но многие в течение столетий использовались как убежища. После начала войны мы вместе с несколькими товарищами их расчистили, устроили несколько выходов.
Еще какое-то время они шагали молча. И вдруг через узкий проход, где приходилось постоянно наклонять голову, они вышли в громадный зал из розового кирпича с величественными стрельчатыми сводами. Его освещали укрепленные в песчаном полу факелы. Ошеломленная Леа задрала голову к готическим сводам и медленно повернулась кругом. Помимо входа, через который они вошли, других видно не было. Колеблющийся свет подчеркивал таинственность и великолепие помещения.
– Ну как? Закончили ваш осмотр? – спросил спутник.
– Чудесно.
К ним подошел мужчина:
– Зачем вы привели ее сюда?
– Шеф, думаю, я сделал правильно. Не мог же я ее оставить в руках Лекюссана? Вы же знаете, что он делает с женщинами?
– Мишель, не тревожьтесь. Я за нее отвечаю.
Этот голос…
– Старина, если берете ответственность на себя…
– Лоран…
Прижав пальцы к губам, она смотрела, не веря своим глазам, как к ней подходит человек, которого она любит. Как же он изменился!
– Да, Леа, это я.
– Лоран, – повторила она.
Он привлек ее к себе и обнял.
Для Леа больше ничего не существовало в мире. Только то тепло, что охватило все ее тело, только то дыхание, что ласкало ей шею, только тот голос, что нашептывал ее имя. Очарование было разрушено лишь после того, как голос мужчины, которого звали Мишелем, произнес:
– Ну, на сегодняшнюю ночь она может остаться, но завтра с утра ей следует уйти.
Какой ей дело до завтрашнего дня? Важен был только этот миг, ибо она сознавала, что сейчас он ее любит. И это – несмотря на его вопрос:
– Как поживают Камилла и маленький Шарль?
– Хорошо. Ты же знаешь, они в Монтийяке с того времени, как гестапо конфисковало Белые Скалы. Шарль – очаровательный мальчуган, он очень похож на тебя. И вроде бы очень меня любит.
– Кто бы мог тебя не полюбить! Как я смогу хоть когда-нибудь отблагодарить тебя за все, что ты для меня делаешь?
– Замолчи. Все, что мне принадлежит, твое. Пусть это будет сказано раз и навсегда.
– Боюсь, как бы это не навлекло на тебя неприятности.
– Пока капитан Крамер в доме, нам нечего бояться.
– Как ты можешь быть в этом уверена?
– Ну, кто бы мог донести на нас? Все нас знают и любят.
– Что за доверчивость! Каждый день наших товарищей выдают их соседи, даже друзья.
– Пока мы прятались на улице Тор, я услышала, что арестован доминиканец.
– Успокойся, не твой дядя, а один из его друзей, отец Бон.
– Значит, они могли только что схватить в базилике и моего дядю?
– Сейчас они никого не арестовали. Но сомнения нет, кто-то на него донес.
– Что же мне теперь предпринять?
– Пока ты могла бы отдохнуть.
– Я голодна и хочу пить.
– Давай пройдем туда.
Лоран усадил ее на ящик у стола. Чуть погодя он вернулся с большой миской паштета, хлебом и корзиночкой персиков, бутылкой вина и двумя стаканами. Леа набросилась на хлеб, жадно вдыхая его чудный запах.
– Как вы умудряетесь доставать такой хлеб? У нас он темный и клейкий.
– С едой нам повезло. Крестьянки с рынка на площади Капитолия снабжают нас мясом, паштетами, овощами, сыром и фруктами. Старик-пекарь из Карамана печет нам хлеб, а винодел из Вильмора доставляет нам свое вино. Когда можем, платим, но организация у нас небогатая. После того, как она вырастет, снабжение станет проблемой.
– А что это так шумит?
– Наша типография. Мы печатаем здесь значительную часть подпольных изданий Тарна, Гаронны, Эро и Оды, да еще листовки, фальшивые карточки и документы. Теперь у нас есть своя сеть.
– Это же опасно!
– Мы очень осторожны, а здесь практически ничем не рискуем.
– Вы словно в тюрьме, в совершенном заточении.
– Не заблуждайся. Существует множество невидимых выходов, ловушек, подземелий, даже каменных мешков. Подземелья Тулузы – как пористый сыр, и некоторые из наших хорошо их знают с детства…
– Если знают они, – прервала его Леа, – то могут знать и другие.
– Это справедливо. Вот почему мы заделали наиболее легкодоступные и известные проходы.
– А как тот, что на улице Тор?
– Этой ночью произойдет обвал и его засыплет.
Продолжая разговаривать, Леа отрезала большой кусок хлеба и намазала его паштетом.
– Как вкусно!
– Никогда не видел, чтобы кто-то ел, как ты. Можно подумать, что ты вся целиком, душой и телом, отдаешься еде.
С набитым ртом она спросила:
– А ты разве нет?
Он засмеялся:
– Нет, не думаю.
– А жаль. Хотя по нынешним временам, может, так и лучше. Ты, как Камилла, а она практически ничего не ест. "Не хочу есть"… Как раздражают эти слова, когда их слышишь постоянно, причем на пустой желудок.
Протянув стакан, она улыбнулась.
– Налей мне. Давай чокнемся.
– За что выпьем?
– За нас, – поднимая свой стакан, предложила она.
– За нас… и за победу!
– А мне выпить не дадут?
Рядом с ними стоял грязный, плохо одетый мужчина.
– Дядя Адриан!
– Отец Дельмас!
Доминиканец рассмеялся, увидев, как те ошеломлены.
– Здравствуйте, чада мои, – присаживаясь на ящик, сказал он.
Леа протянула ему стакан, который он выпил одним глотком.
– Увидев, что собор под наблюдением, я пережил едва ли не самый большой испуг всей моей жизни. Никогда бы себе не простил, если бы они тебя сцапали.
– Жаке оказался молодцом. Он сумел перехватить ее на полпути и доставить сюда.
Леа не сводила с дяди глаз.
– Знаешь, никогда тебя таким не видела. Встреть я тебя, никогда бы не узнала.
– Так тебе не нравится моя маскировка? Однако она превосходна. Я совершенно сливаюсь с толпой несчастных, просящих подаяние на паперти у Сен-Сернен.
Действительно, в этом грязном нищем с седой щетиной, в подвязанных веревкой бесформенных брюках, в замысловатой продавленной шляпе, с невероятными башмаками на босых ногах никто бы не узнал элегантного проповедника, послушать которого собирались верующие со всего мира, благочестивого доминиканца, которого знал весь Бордо.