– Не догадывалась, дядюшка, что у тебя седая борода.
– Я тоже. Для меня это явилось неожиданностью. Я и не думал, что так постарел. Здесь долго оставаться не смогу, мне пора ехать: сегодня вечером должны сбросить парашютистов. По многим причинам попросил я тебя приехать. Останьтесь, Лоран. Для вас здесь нет секрета. Надо, чтобы Леа стала еще осторожнее. На пропускных пунктах демаркационной линии контроль будет ужесточен. За почтой тебе придется ездить до Кодро. Начальник почты и его сотрудница – наши люди. Камилле и тебе предстоит ездить туда по очереди, а каждый пятый раз – вместе. Иногда вам будут передавать сообщения для личной передачи. В этих случаях будешь получать инструкции от супругов Дебре. Если по лондонскому радио услышишь фразу: "Сильвия любит шампиньоны", значит, вам больше нельзя бывать в Кодро, вы раскрыты. Отныне вы будете получать по почте газеты и листовки. Придется их распространять. Ты захватила с собой прочный, не очень большой чемоданчик?
– Да, он здесь, – Леа показала на него.
– Очень хорошо. Груз, который тебе предстоит перевезти, опасен. Ты можешь отказаться. Если бы я мог послать кого-нибудь другого, я не просил бы тебя.
– А в чем дело?
– Надо съездить в Лангон и оставить у Оливье радиопередатчик.
– Там же полно немецких офицеров!
– Вот почему это идеальное место. На следующий день по возвращении ты уложишь передатчик в корзинку, с которой ходишь за покупками, и привяжешь к багажной решетке велосипеда. День будет рыночный. Ты отправишься пораньше и купишь все, что сможешь найти: фруктов, овощей и цветов. Словно случайно, натолкнешься на старого дворецкого семьи Оливье Кордо, которого ты знаешь. Он спросит, как твой отец, и скажет, что у него есть гостинец для дочери старого друга. Болтая, вы дойдете до ресторана. Там он заберет твою корзинку. Когда же принесет ее обратно, она покажется тебе заметно полегчавшей, хотя и полной по-прежнему. Сверху увидишь три банки с утятиной в собственном соку и банку маринованных белых грибов. Ты согласна?
– Просто слюнки текут. Ради этих банок я на все готова, – засмеялась Леа.
– Горячо поблагодари и сразу же уезжай. Трудности могут возникнуть на станции в Лангоне. Начальник станции – сочувствующий, но посвящать его в наши дела я опасаюсь.
– Я с ним знакома. Часто приношу ему письма от сына. Увидев меня, он всегда старается удалить жандармов и таможенников. Ты увидишь, все получится. У него я оставляю свой велосипед. Он же и поможет мне привязать чемодан.
– Мне кажется, дело пойдет. Лоран, твое мнение?
– Я тоже так считаю.
– Кто же будет пользоваться передатчиком? Ведь не папаша Кордо, в самом же деле?
– Нет, вчера вечером из Лондона доставили пианиста.
– Пианиста?
– Да, так называют радиста.
– Где он находится?
– Тебе не нужно этого знать. Твоим единственным связным будет Кордо. Если тебе потребуется передать что-то важное, предупреди его. Он даст мне знать, а тебе скажет, как действовать. Все поняла?
– Да.
– Если задержат, не разыгрывай героиню. Постарайся лишь затянуть допрос, чтобы мы успели принять свои меры.
– Попытаюсь.
– И еще одно: в подполье меня знают под именем Альбер Дюваль. Ну, мне пора.
Адриан Дельмас встал и посмотрел племяннице прямо в глаза.
– Не тревожься, дядя Адриан. Все обойдется, – проговорила она, прижавшись к нему.
Адриан перекрестил ее:
– Да хранит тебя Господь! До свидания, Лоран.
После ухода доминиканца оба долго молчали.
Леа нагнулась к Лорану:
– Где здесь уборная.
– Там не очень удобно. Возьми этот фонарик. После прохода второй коридор направо, затем еще раз направо. Увидишь зал, это там. Там есть лопатка, нужно все засыпать песком, как это делают кошки.
Лоран проверял магазин пистолета, когда Леа вернулась.
– Эти подземелья поразительны. Проводи меня по ним.
Лоран взял факел, и они вышли через проем в стене.
– Это единственный выход из помещения? – спросила Леа.
– Нет, есть еще один. Но только на самый крайний случай.
– И все же так надежнее. У меня чувство, что я здесь, как в тюрьме.
– Со здешней обстановкой свыкаются. Но я сам бываю тут редко. Подойди, посмотри на эти стены.
– Что это за надписи?
– В прошлом этот зал не раз служил тюрьмой.
Леа прочла: "1673 год, уже пять лет"; "1848 год, Амелия, я тебя люблю"; "Да здравствует король! Да здравствует смерть!"
– А кто такой Лекюссан, о котором вы только что говорили?
– Бывший флотский офицер, уроженец Верхней Гаронны. После перемирия перебрался в Англию. После событий в Мерс-эль-Кебире был арестован англичанами и выслан во Францию. Наглая скотина. Ярый антикоммунист и ненавистник англичан, но это ничто в сравнении с его бешеным антисемитизмом. Приведу тебе один пример: студенты-антисемиты медицинского факультета Тулузского университета в знак уважения преподнесли ему вырезанную на теле убитого еврея и тщательно выделанную звезду Давида.
– Какой ужас!
– После выпивки он охотно ее показывает, уточняя: "Она с задницы". Вот такую "очаровательную" особу Ксавье Валла и назначил директором управления по делам евреев в Тулузе. Вот уже год, как во главе банды таких же отпетых негодяев, он ведет в городе охоту на евреев и террористов. Своих подручных оплачивает щедро.
Какое-то время они шли молча.
– А вот здесь мой собственный угол. Сюда я принес несколько книг, одеяло и керосиновую лампу. Скрываюсь здесь, когда хочу побыть один или после тяжелой операции, – отодвигая выцветшую занавеску, сказал он.
Зальчик был невелик. Пол посыпан белым песком. Кое-где на кирпичах стен виднелись следы копоти. В углу – скромное ложе Лорана. Глядя, как се друг укрепляет в песке факел, Леа опустилась на одеяло. Ее внимание неожиданно обострилось, Лоран ей показался неестественным и несчастным.
– Иди ко мне.
Он покачал головой.
– Иди же, прошу тебя.
Лоран подошел в нерешительности. Леа привлекла его к себе, и он упал на колени рядом с ней.
– Как только я здесь оказалась, все ждала минуты, когда останусь наедине с тобой.
– Не надо.
– Почему? Ты любишь меня, а я тебя. Кто знает, завтра тебя могут схватить или ранят, или… Не могу вынести мысли, что не буду твоей целиком, что в моей памяти останутся лишь несколько твоих поцелуев. Нет… молчи, не то наговоришь глупостей или еще хуже пошлостей. Мое чувство к тебе выше условностей. Мне безразлично, что я всего только твоя любовница. Раз ты не захотел стать моим мужем, хочу, чтобы ты был моим любовником.
– Замолчи…
– Но почему? Я не стыжусь того, что хочу тебя, не стыжусь говорить об этом. Война многое изменила в девичьем поведении. Прежде я, пожалуй, не решилась бы так с тобой разговаривать… Хотя… Нет, я не была бы совершенно иной: как и сегодня, сказала бы тебе, что люблю и хочу быть с тобой, что никто и ничто не в силах мне в этом помешать.
Через голову Леа сняла свое синее платье. На ней остались лишь детские трусики из белого хлопка.
Лоран был не в состоянии отвести глаз от ее великолепного тела, от этих грудей, к которым тянулись его руки. Как сопротивляться ловким пальцам, расстегивавшим его рубашку, занявшимся его поясом? Вскочив, он отпрянул назад.
– Леа, мы не должны.
Она на коленях подползла к нему.
И свет факела, и вековые своды, и песок, по которому неторопливо, словно уверенное в своей добыче животное, двигалась она, и ее растрепанные волосы, и мягко колыхавшиеся груди, и ее крутые бедра, и длинные ноги создавали у созерцавшего ее мужчины впечатление, что он находился у начала времен, когда первобытная самка сама избирала себе спутника.
После того, как в него впились сильные пальцы, он больше не сопротивлялся. Не оттолкнул он и рта, который сомкнулся на его плоти. Ему хотелось, чтобы эти ласки никогда не кончались. И все же он вырвался из нежного плена. Леа закричала:
– Нет!
Но вопль возмущения сменился криком торжества, когда, наконец, он ею овладел.
Из-за прилипшего к их неподвижным телам песка они смахивали на каменные изваяния с надгробий. Леа первой открыла глаза, повернув голову к своему возлюбленному, и посмотрела на него со смешанным чувством гордости и нежности: теперь он был ее, весь ее! Бедная Камилла! Что значила она рядом с их любовью? Отныне ничто не могло бы их разъединить. И все же она ощущала что-то вроде разочарования, причины которого не понимала. Еще никогда не переживала Леа столь полного самозабвения. Не только свое тело, но и душу отдавала она Лорану. С Франсуа и Матиасом было иначе. С теми участвовало только тело; сейчас же с любимым ею человеком переполнено было только сердце. После первого натиска он проявил себя мягким и нежным, слишком мягким и нежным, чтобы удовлетворить ее желание. Ей опять захотелось, чтобы он овладел ею, чтобы его руки причиняли ей сладостную боль, чтобы его плоть беспощадно царила в ней. Но неожиданная стыдливость удерживала ее.