– Спокойной ночи, Леа.
– Держите, мадемуазель Леа. Наверное, я еще услышу от вас об этих грибочках и утиных консервах, – возвращая Леа корзинку, сказал папаша Кордо.
– Спасибо огромное! Больше всего обрадуется папа, он любит вкусно поесть.
– Передайте ему мой привет. Был бы рад его как-нибудь повидать.
– Скажу ему. Еще раз спасибо. До свидания, месье Кордо.
Неся большую корзину, прикрытую тряпицей в красную полоску, Леа вышла из ресторана. Рядом с ее прислоненным к стене велосипедом стоял немецкий солдат.
– Остерегайтесь, мадемуазель, оставлять без присмотра такой красивый велосипед. Много воров.
– Спасибо. Руки ее дрожали, когда она с помощью услужливого солдата закрепляла корзинку на багажной решетке.
Усевшись на велосипед, она покатила к госпиталю.
Его двор был заставлен машинами скорой помощи и военными автомобилями. В секретариате она поинтересовалась, где может поговорить с сестрой. Ей сказали, что та в здании в глубине территории, в отделении скорой помощи. Леа вновь взобралась на велосипед. Первым, кого она встретила, был капитан Крамер, который сухо ей поклонился.
– Здравствуйте, мадемуазель Леа. Счастлив встрече с вами и возможности попрощаться.
– Попрощаться?
– Да, мне надлежит срочно выехать в Париж, где я и останусь. Уезжаю я через час. Мой вестовой занимается багажом. Прошу вас, передайте мое почтение мадам д'Аржила: это замечательная женщина. Мне бы не хотелось, чтобы любовь к отечеству толкнула ее на неосторожные поступки. Скажите вашему отцу, что для меня было честью познакомиться с ним, и я надеюсь, что он откажется от своих предубеждений. Мой поклон очаровательной Лауре, преданной Руфи и вашей тетушке.
– Вы никого не забыли?
– С Франсуазой я только что попрощался. Ей потребуется вся ваша любовь. Могу ли я рассчитывать на вас?
И он тоже! У этих мужчин просто мания доверять ей своих жен или любовниц!
– Сделаю все, что смогу. Не от меня одной это зависит.
– Благодарю вас. У Франсуазы нет вашей силы. Она – натура нежная, уступчивая. Не осуждайте ее. Мне бы хотелось познакомиться с вами ближе, но вы постоянно отвергали любой контакт. На вашем месте я поступал бы так же. Хочу все же, чтобы вы знали: я люблю Францию, которую продолжаю считать великой страной, наравне с Германией. Наступит день, когда эти две прекрасные нации сольются и принесут мир человечеству. Ради одного этого мы должны бы объединиться.
Леа слушала в полуха. Самое скверное – он был искренен.
– Вы не верите?
– Может, и поверила бы, если бы вы не оккупировали мою страну и не преследовали тех, кто думает иначе, чем вы, капитан Крамер.
С корзинкой в руке Леа вошла в комнату отдыха медсестер. Все они сгрудились в глубине помещения. Леа подошла ближе.
За столом, опустив голову на руки, рыдала в окружении медперсонала Франсуаза.
– Что вам угодно? – спросила старшая медсестра.
– Мне бы надо поговорить с сестрой, Франсуазой Дельмас.
– Вот она. Если вам удастся ее успокоить, мы все будем вам признательны.
– Не могли бы мы остаться одни?
– Конечно. Девушки, пора вернуться к делам. Мадемуазель Дельмас займется своей сестрой.
После того, как все вышли, Леа села рядом с Франсуазой. Та не шелохнулась.
– Пошли, Франсуаза. Поедем домой.
Она сказала именно то, что следовало. Плечи несчастной влюбленной девушки перестали трястись. Ее рука робко протянулась к руке Леа и сжала ее.
– Не могу. Что скажет папа?
Этот голос растерянного ребенка взволновал Леа сильнее, чем она могла предположить.
– Не тревожься. Я им займусь. Пошли.
Она помогла сестре подняться.
– Мне надо переодеться.
– Где твоя одежда?
– Там, в шкафу.
Леа подошла к шкафу и взяла платье своей сестры из цветастой вискозы, ее сумочку и башмаки на утолщенной подошве. Франсуаза заканчивала одеваться, когда вошла старшая медсестра.
– Отдохните, мое дитя. На завтра я вас отпускаю.
– Спасибо, мадам.
Три километра от Лангона до Монтийяка сестры проделали, не обмолвившись ни словом. Как и накануне, Леа на подъеме сошла с велосипеда, в то время как Франсуаза продолжала играючи крутить педали. "Она могла бы меня подождать", – подумала Леа.
На кухне Камилла и Руфь заканчивали готовить ужин.
– Вы не видели Франсуазу?
– Она сказала, что отправляется спать, – ответила Руфь, перемешивая картошку на сковороде.
– Посмотрите-ка, что я привезла к вашей картошке.
– Тушеное мясо! – хором воскликнули обе женщины.
– Подарок папаши Кордо.
Руфь переспросила:
– Папаши Кордо? Такая щедрость не в его духе.
– Давайте попируем. Папа будет особенно доволен.
– Чем я буду особенно доволен, доченька? – входя на кухню, спросил Пьер Дельмас.
Увидев отца, Леа содрогнулась. Обычно такой подтянутый, он был не брит, в засаленной измятой рубашке, торчавшей из запыленных, в пятнах брюк. Как он изменился со вчерашнего дня! У него и взгляд стал другим. Отчаявшимся, но ясным.
"Он понял, что мама умерла", – подумала Леа.
Она с трудом сдержала желание обнять его, утешить, сказать ему, что это неправда, что Изабелла с минуты на минуту войдет с корзинкой срезанных цветов в руке, в своей соломенной широкополой шляпе, защищавшей ее от солнца. Воспоминания нахлынули на нее с такой силой, что Леа отвернулась к двери. И только тогда сама осознала, что в глубине души, и она не верила в эту смерть и лишь теперь, когда отец, наконец, примирился с правдой, навсегда оказалась оторванной от своей матери.
Банка с утятиной выскользнула у нее из рук и разбилась на каменных плитах пола со стуком, заставившим ее вздрогнуть.
– Какая же ты неловкая, – произнес Пьер Дельмас, нагибаясь, чтобы подобрать осколки стекла.
– Оставьте, месье. Я сама соберу, – сказала Руфь.
По щекам Леа бежали слезы, которых она не могла сдержать. Отец их заметил.
– Не расстраивайся. Мясо отмоем, следов не останется. Ну, иди, вытри личико.
Снова стать маленькой, устроиться у него на коленях, закрыться полой пиджака, высморкаться в отцовскии платок, почувствовать, как кольцом сжимаются вокруг нее его сильные большие руки, и вдыхать привычный запах табака, винных погребов, кожи и лошадей, к которому иногда примешивался запах духов матери.
– Папа…
– Все позади, моя малышка. Теперь я с вами.
И правда, он, наконец, вернулся к жизни. Надолго ли и на какие страдания?
Все отдали должное тушеному мясу, из которого Руфью были тщательно удалены осколки стекла, все, кроме Франсуазы, так и не вышедшей из своей комнаты.
Перед ужином Пьер Дельмас побрился и переоделся. За едой семья могла убедиться, что он снова стал самим собой.
25
Через несколько дней, во время одной из послеобеденных прогулок по виноградникам, Леа, выполняя данное обещание, попыталась поговорить с отцом. С первых же слов тот ее остановил:
– Ничего не хочу слышать об этом противоестественном браке. Ты слишком легко забываешь, что немцы – враги, оккупировавшие нашу страну, а капитан Крамер преступил основные законы гостеприимства.
– Папочка, они же любят друг друга.
– Если это правда, подождут до окончания войны. Пока же я отказываюсь дать согласие на союз, который твоя мать осудила бы.
– У Франсуазы будет…
– Ни слова больше, от этого разговора я становлюсь больным. А я и так измотан.
Он присел на межевой столбик.
– Тебе действительно необходимо ехать завтра в Бордо?
– Непременно. Вместе с Люком мне надо разобраться, как я мог бы забрать назад обещание продажи, которое я подписал Файяру.
– Обещание продажи?… Ох, папа, как же ты мог так поступить?
– Сам не знаю. После кончины твоей несчастной матери он преследовал меня, требуя все больше денег на приобретение нового оборудования. В конце концов, зная наши трудности, он предложил выкупить поместье. Когда он впервые со мной об этом заговорил, ко мне вернулась ясность мысли, и я его предупредил, что выгоню, если он снова об этом заговорит.
– Почему же ты мне ничего не сказал?