В восемь лет мальчика отправили в начальную школу, а затем, незадолго до того, как ему исполнилась четырнадцать, — в Итон, где в свое время учился его отец. Мать периодически уезжала в Америку, но Иэн никогда не сопровождал ее в путешествиях. Вместо этого он проводил каникулы в сельской части Англии, катаясь верхом, охотясь и рыбача с отцом. Правда, в столь юном возрасте он едва ли осознавал, что его беззаботная жизнь оплачена американскими долларами.
И только повзрослев, он понял, как тяжело переживала мать эту его независимость от нее, но было уже поздно. Иэн уже решил, как хотел бы прожить свою жизнь, и тот факт, что у него много денег, особенно не влиял на его планы.
Последние военные годы дали ему возможность показать свой интеллект и храбрость, и по окончании войны он уже имел репутацию необычайно умного молодого человека. В последующие годы он путешествовал по всему миру с конференции на конференцию, по горячим точкам, давая консультации, и к его мнению прислушивались люди гораздо старше его и часто намного более опытные. Официально Иэн числился в военном министерстве, но его полномочия распространялись далеко за пределы его звания.
В Мэйфэре ходили слухи, что он работает в самой секретной части Секретной службы. Его имя нередко упоминалось в министерстве иностранных дел, когда требовалось разрешить некоторые дипломатические затруднения. Неудивительно, что через несколько недель после своего тридцатилетия Иэн Маккрэгган внезапно почувствовал усталость.
Ему беспрестанно приходилось перемещаться из одного полушария в другое на специальных самолетах, поездах, кораблях и бронированных машинах. Однажды ему за день пришлось говорить на шести языках. Дело кончилось тем, что он был вынужден три часа объясняться с переводчиками, которые неизменно раздражали его своей непонятливостью и некомпетентностью.
Но даже и тогда он не стал бы просить об отпуске, если бы не простая и чрезвычайно глупая ошибка в рапорте о его последней миссии. Его шеф обратил на это внимание и рассмеялся, а вот Иэну было не до смеха.
— О боже, сэр! Неужели я мог такое написать? — спросил он.
— Да не переживай ты, — ответил шеф. — Ничего страшного не произошло.
— Мог случиться международный скандал, — сказал Иэн.
Шеф задумчиво посмотрел на своего подчиненного.
— Когда ты в последний раз был в отпуске? — поинтересовался он. — Нет, не говори ничего. Я знаю ответ. Тебе уже давно пора отдохнуть. Мне известно, что тебя хотят отправить в Японию, но с этим можно подождать. Возьми отпуск на месяц, а лучше на два. Не забывай, что ты молод. Напейся, можешь жениться, делай все, что хочется, черт возьми! И относись к жизни проще.
Иэн подумал, что его шеф немного выпил, но, придя домой и усевшись в кресло, понял, что и впрямь чертовски устал. За последние недели, месяцы — а может, годы? — у него не было ни единой свободной минуты, чтобы расслабиться, подумать о себе, попредаваться радостям жизни.
Иэн попытался вспомнить, когда он в последний раз ходил в ресторан с девушкой, но, так и не вспомнив, рассмеялся и решил позвонить матери.
Они уже давно договорились, что будут жить отдельно, но близко друг к другу. Беатрис приобрела две роскошные квартиры на Гровнэр-сквер, в одном и том же доме, но на разных этажах.
Они могли видеться так часто, как им хотелось, но в своих домашних делах они не пересекались.
Все началось с разговора Иэна и Беатрис. Он сообщил матери, что взял отпуск, и та восторженно воскликнула:
— Замечательно, дорогой! Это как раз вовремя. Сейчас самый веселый сезон за все послевоенные годы!
— Какой еще сезон? — спросил Иэн.
— Не говори глупостей. Ты же отлично понимаешь, что я имею в виду.
— Надеюсь, ты имеешь в виду не долги, а также не Итон с Хэрроу и не Хенли[2]? — с опаской поинтересовался Иэн.
Мать рассмеялась:
— Приходи на обед, и я тебе обо всем расскажу.
Иэн принял приглашение и встретил там Линетт. У матери собралось и множество других гостей. Беатрис обожала устраивать грандиозные вечеринки, но запомнилась ему только Линетт, ее большие голубые глаза и мягкие пепельно-русые волосы, обрамлявшие ее милое лицо.
— Я уже начала думать, что ты существуешь только в сказках, — тихо произнесла она, и голос ее слегка дрогнул. Эта манера придавала глубину и серьезность всему, что она говорила.