— Чтобы там в них ни горело, — заявила Лорна, — нет прощения тому, кто ради своего мимолетного каприза нарушает течение чужой жизни. На моих глазах шейх запорол человека за похищение коня, а разве похищение женщины не должно наказываться?
— По правде говоря, мой друг шейх живет по своим собственным законам. — В голосе врача слышалась усмешка. — Он управляет дикими племенами, так почему бы ему не управлять и молодой красивой женщиной. Можете ли вы, мадам, сказать, что он был жесток с вами?
— Разумеется, он не поднимал на меня плеть, — ответила она резко. — Но жестоким можно быть по-разному… Он меня привез сюда насильно!
— Понимаю. — Теперь Лорна уловила в его голосе задумчивость. — Для мужчины любой страны женщина одно из украшений жизни; на ней отдыхает его глаз, ею утешается он от забот и трудов. Забот у принца Касима немало. Отец его — человек нездоровый, и, боюсь, Касим со страхом и сожалением ждет того момента, когда придется оставить столь обожаемую им жизнь в пустыне. В надлежащее время ему все-таки придется занять место своего отца, и тогда, стараясь забыть неизбежное, он обратится душою к вам, мадам.
— А пока, будучи всего-навсего женщиной, я не имею права возражать, когда меня вырывают из привычной мне жизни и насильно заставляют вести жизнь, все еще чуждую мне? — Лорна взглянула на громадные звезды, сиявшие сквозь пальмы, и вспомнила, как в саду в Рас-Юсуфе хотела сорвать одну с неба… Безумно давно, всего несколько недель назад.
— Принято считать, что пустыня пробуждает в человеке его первобытность. — Эта философская мысль доктора сопровождалась изящными жестами рук. — Но разве пустыня в сумерках, и эти золотые глаза звезд и пламя костров не кажутся вам чарующими? Разве рассвет в пустыне не заставляет вас ощущать красоту, скрытую в сердце этой первобытности?
В свете звезд девушка видела, как сияют миндалевидные глаза Омара бен Сайда. Длинная одежда скульптурными складками окружала его сухощавую фигуру, а на голове сиял шемахnote 48 — ослепительно белый над смуглым лицом. Врач был настоящим арабом. У принца же Касима, человека более крупного, кожа гораздо светлее. Ему нравилось целовать женщину в губы, а Лорна знала, что подобные ласки не приняты у чистокровных арабов.
При воспоминании о его горячих жадных губах по телу девушки пробежала судорога.
— Как и все прочие, — вырвалось у нее, — вы убеждены, что держа меня в своем шатре, шейх оказывает мне неслыханную честь. Да он сделал из меня рабыню, и я ненавижу его за это!
— Рабыню? — Омар бен Сайд тихо засмеялся. — Но вы вовсе не похожи на рабыню, мадам. Вы говорите то, что думаете, общаетесь с этими людьми и дружите с некоторыми. Вам должно быть известно, что они вас любят. Знаете, как вас называют здесь? Фильджа — белая, как снег. Они считают вас нежной и изящной, как луна, и их вовсе не удивляет, что вы оказались столь желанной для шейха.
Лорна снова вздрогнула. Ей была желанна только свобода.
— Может быть, своих собственных законов ваш друг и не нарушал, — сказала она, поплотнее закутываясь в плащ, — но те, которые привыкла уважать я, он все-таки нарушил. Как же вы не понимаете, доктор, что он держит меня здесь, подобно тигрице, которую сумел изловить и теперь с наслаждением дрессирует!
Доктор глубоко вздохнул, словно до него неожиданно дошло, что перед ним — англичанка, которая так и не смирилась с тем, что ее похитили.
— Может быть, вам станет легче, мадам, если я скажу, что судьба играет важную роль в жизни всех нас! Случается что-то — и мы приходим в отчаяние. Но проходит время — и мы осознаем, что некто невидимый ввергает нас в опасности и спасает от них, наслаждаясь нашим кружением по лабиринту жизни.
Слегка наклонившись вперед, Омар бен Сайд внимательно смотрел на Лорну своими черными глазами.
— Ведь что-то позвало вас в пустыню, а? Вы последовали своему желанию, а здесь все обстоятельства словно сговорились против вас. Мадам, вспомните хорошенько: те, кто слышат зов пустыни, слышат его задолго до того, как осознают это.
Он был прав. Девушка действительно отправилась в царство золотых песков, следуя странному и настойчивому зову. Но ей и в голову не приходило, что этот зов может привести ее в плен к человеку, который оставался глух к мольбам о свободе, требовал лишь повиновения, но вместе с тем был и ласковым, словно она — золотистая кошечка, этакая домашняя забава! Нет уж, такого пренебрежения и высокомерия прощать не стоит!
— Становится уже поздно, доктор, — холодно заметила Лорна.
— Я провожу вас, мадам.
Когда они дошли до большого шатра, она пригласила своего спутника на чашечку кофе, но тот к ее изумлению даже отшатнулся, словно от удара.
— Вы очень добры, мадам, но — нет. — Он покачал головой. — Касим будет недоволен, если я стану распивать с вами кофе поздно вечером. Это неприлично, понимаете?
— Разве только ему одному позволено нарушать правила? — возразила Лорна. — А если я заболею? Тогда вам разрешается зайти ко мне?
— В качестве врача — да, разумеется. — И сверкнул зубами, улыбнувшись. — Во всех прочих случаях я — араб, — И вы считаете необходимым чадру и гарем?
— Я считаю необходимым уважать дом и гостеприимство друга. — Омар бен Сайд вежливо поклонился. — Я был счастлив познакомиться с вами, мадам, и надеюсь, что мы станем друзьями.
— Я тоже, — ответила Лорна, понимая, однако, что вряд ли это возможно: слишком уж он был предан Касиму, не способному, по его мнению, никому причинить зла или совершить ошибку. Все, ну просто все, даже этот обаятельный, образованный человек, нерушимо привязаны к этому принцу. — Я устала сегодня, доктор, так что позвольте пожелать вам доброй ночи.
— И вам, мадам — эмша бесселема.
Он молча пошел прочь, и мерцание его белого плаща вскоре затерялось между темных шатров. Во всем этом таилось своеобразное очарование, и беседа была такой откровенной лишь потому, что их лица скрыла маска темноты, а под маской даже самый застенчивый человек может позволить себе откровенность. Может быть, поэтому пустынные мужчины предпочитали, чтобы лица их женщин были скрыты чадрой? Может быть, чадра делала их более открытыми, искренними?
Лорна стояла у входа в шатер — одинокая, хрупкая, — не решаясь войти в свою тюрьму. Но наконец решительно шагнула внутрь и вдохнула томные ароматы сандалового дерева и турецкого табака, а также запах седельной кожи. Теперь эти запахи будут всегда напоминать ее похитителя.
Хасан — великолепный слуга — оставил кофе на примусе, а на подносе стояло блюдо с медовыми лепешками и миндалем. Девушка перекусила и улеглась с журналом. Журнал был французский, с фотографиями некоторых мест, где она бывала с отцом.
Она вздохнула и прошлась по шатру, в очередной раз осознав, что, хотя принца и нет все равно приходится сидеть здесь, как на привязи, и каждую минуту ждать его появления.
Одну за другой Лорна потушила лампы, и бисерная занавеска, шелестя, пропустила ее в гарем. Сегодня ночью необычно холодно; она бросила на оттоманку рыжеватую шкуру леопарда. Снаружи всхрапнул верблюд, зашипело пламя заливаемого костра, и постепенно лагерь погрузился в ночь.
Лорна лежала без сна, охваченная воспоминаниями. Она вертелась с боку на бок, стараясь забыть это красивое смуглое лицо, этот голос, обычно мурлыкающий «Apres l'amour»note 49; стараясь не ощущать, как он склонялся над нею, чтобы убедиться, что она спит, как нежно проводил губами по залитой слезой щеке, словно впитывая каждую слезинку и осушая ее лицо жарким дыханием.
Застонав, девушка зарылась лицом в подушку. Нужно вырваться отсюда! Может, попробовать завтра? Пораньше, до восхода солнца, пока Ахмед еще спит у себя?
В шатре имелись запасные седла и упряжь. Бутылку можно наполнить водой из кувшина, стоящего у постели, а от ужина осталось достаточно лепешек, которые можно взять с собой. Сердце Лорны учащенно билось. Она почувствовала, что с рассветом сможет убежать… И никто ее не удержит… Никакая смуглая твердая рука не остановит, чтобы снова засадить в эту тюрьму.
Note48
Шемах — мужской головной убор, наподобие платка, который держится на голове с помощью повязки (араб.).