Не спится мне, а засыпаю — снится
Такой же сон, которым бредил ты,
Когда плыла рублевская больница
Непроходимым морем темноты,
И годы странствий проплывали мимо,
И на тебя глядели из зеркал
Глаза несчастного Артура Пима,
Как ты себя когда-то называл,
И звери выходили на поляны,
Где ты прислушивался к росту трав,
А в Индии кричали обезьяны.
За сотни верст паломника узнав.
Ты разговариваешь с Бодхисатвой,
И взгляд твой видит в сумраке его.
Твои поля с неконченною жатвой
Благословляет это божество.
Приходит он к тебе высотным зданьем
И говорит о славе и судьбе.
Быть может, жизнь была его заданьем.
Как в детстве раннем сказано тебе.
Но август застилает черной тучей
К тебе спускающийся небосвод.
Больница, словно спящий дом плавучий,
Как пароход, тебя от нас несет.
Всю ночь мне чудилось: я умираю,
А это значит — умираешь ты.
К какому неизведанному краю
Тебя уносит море темноты?
Последнее из путешествий явью
Оказывается, хоть это — сон,
Навет, обман, и как мне силу навью
Заклясть словами, чтоб ты был спасен?
Но солнце-то еще не закатилось,
И, как на вахте, не сдается дух.
Все время возвращают «Наутилус», —
Как капитан, ты произносишь вслух.
Река с ее водою неживою,
Палаты погребальная ладья.
«Переплывет один». Сейчас нас двое,
И в сумраке больничном ты да я.
Но здесь опять стираются границы,
Нет смерти, нет гробницы и плиты.
Не спится мне, а засыпаю — снится
Такой же сон, которым бредил ты.
5
Из «Серапионовых братьев» отца больше всех ценил Зощенко. Их литературные взаимоотношения были несимметричными. В их молодости Зощенко, как видно из дневниковых записей К. Чуковского, безоговорочно признавал отца самым способным прозаиком. А отцу казалось, что у Зощенко слишком бедный язык. «Понимает ли это он сам?» — спрашивал отец с недоумением. Позже я понял, что отец ошибался, считая богатство словаря критерием, по которому всегда можно оценивать писателя. Зощенко в его вещах, написанных как бы от лица его героев, нужно было ровно столько слов, сколько они могли знать.
Как и другие серапионы, начинавшие писать сказом, Зощенко языком живо интересовался. Вдова Стенича мне рассказывала, что его очень занимал словарь затеянного Стеничем перевода «Улисса» Джойса. Он говорил Стеничу, что будет подбирать для него словечки. Арест Стенича оборвал его работу.
Я познакомился с Зощенко, когда мы перед самой войной (летом 1940 года) были в Коктебеле. Мы пришли с отцом вдвоем на территорию, принадлежавшую Ленинградскому отделению Литфонда (а мы жили на Московской земле, уделы воссоединились только после войны). Осталось в памяти, что Зощенко (чье очень смуглое лицо с родинкой и чрезвычайно печальный взор, не просветляющийся и при улыбке, тогда запомнил) жил в светлом помещении, стоявшем на возвышенности. У Зощенко тогда сложилось впечатление, что у меня сильный характер и я держу родителей в ежовых рукавицах (так, посмеиваясь, рассказывал он несколько лет спустя). От этого времени у меня остался его подарок — «Рассказы о Ленине», с его надписью. Мы все любили его истории о советских коммуналках и инвалидах Гаврилычах, в них живущих: от его черного юмора было рукой подать до абсурда хармсовской прозы. А его нравоучения уже тогда не были мне по вкусу.
Снова мы встретились, когда весной 1943 года Зощенко из алма-атинской эвакуации вернулся в Москву. Придя к нам, он рассказывал о том, как он часто встречался с сыном Сталина Василием (потом строили догадки, не было ли это одной из причин того, что на Зощенко обрушился гнев диктатора). Зощенко любил рассказывать новеллы (его слово) из собственной жизни. Отец восхищался одной из них, где даму из того алма-атинского богемного круга, где «Васька» встречался с Зощенко и выпивал с ним, приревновал ее любовник, в приступе гнева сплющивший золотой браслет, который ей подарил другой мужчина.
Из таких новелл, как кажется, родилась книга «Перед восходом солнца». Я присутствовал в конце той же весны на первых ее чтениях. Слушателями были жившие тогда в Москве или оказавшиеся в ней в то время на пути в Ленинград из эвакуации Серапионовы братья и их жены: мои родители, Федины, Слонимские. Первое чтение, как я убедился из сохранившейся в дневнике записи, состоялось 9 мая в номере гостиницы «Москва», где остановился Зощенко. Я приведу эту короткую запись, принадлежавшую не мне сегодняшнему, а восьмикласснику, которому еще не исполнилось 14 лет: «Зощенко читал нам отрывки из своего романа о поисках несчастного происшествия, испортившего ему жизнь. Маленькие новеллы, составляющие содержание первых двух отделов, вступление, первая глава — все это сделано с замечательным мастерством. Он верит в свое открытие фанатически, говорит даже, что занимался врачеванием. Он, по-видимому, весь ушел в эту книгу. Когда он объясняет ее содержание, сюжетное развитие перед чтением отрывков, он буквально повторяет выражения и фразы, которые потом читает». И всему чтению, и отдельным отрывкам Зощенко предпосылал подробное объяснение причин, по которым он написал книгу. Он считал очень важным, что ему на собственном примере удалось открыть, откуда происходит нестерпимая тоска, всю жизнь его преследовавшая. Ему хотелось помочь другим людям, страдающим тем же недугом.