Вроде полегчало.
6
Как ни странно, Арнаут в конце концов победил в трубадурском состязании. Произошло это в замке Брам, в трех днях голодного и долгого пути от Тулузы, столицы, в которой всем оказалось не до его песен и не до песен вообще. В Браме время текло медленно и скучно, вести приходили с опозданием, а дочка графского кастеляна была не виновата во всех этих печальных вещах и желала все равно отмечать свои пятнадцатые именины.
Трубадуров на праздник девушке нашлось всего трое. Один — блудливый беглый клирик с еще не заросшей тонзуркой, другой — вороватый юноша, явственно подстраивавшийся под образ знаменитого шута Пейре Видаля — отсюда нагловатая усмешка и венок из настоящего лавра, который он надевал поверх капюшона. Не хватало ему одного — Пейре-Видалевского таланта. А третьим стал Арнаут. Имя его — без ведома хозяина, видно, у кого-то украденное — послужило вместо песен, ах, Арнаут Каталан, мессен, как замечательно, что прибыли именно вы, мне льстит присутствие знаменитости, восклицала девица Лутс, рыжеватая веснушчатая девочка, худая, как котенок. Арнаут пел для девицы Лутс так хорошо, как только мог — не виновата же она, что день святой Луции так поздно, на самой грани меж «летней» и «зимней» осенями, и сезон трубадуров уже окончен, настоящие знаменитости попрятались по теплым замкам и домам… И вряд ли кто поедет в Брам по приглашению безвестной дамы вроде нее — разве что столь сомнительная знаменитость, как Арнаут из Каталонии. Арнаут-то он настоящий, и каталонец тоже — а вот тот ли самый Арнаут Каталан, которого встречали с такой радостью — Бог весть! В Каталонии много Арнаутов, многие из них пишут стихи, а с полдюжины недурных кансон наберется почти у каждого юноши в стране языка романского.
Так и достался Арнауту ценный приз, серебряная розочка (как раз для Розамонды), да пригоршня монет, да новые крепкие башмаки. Донельзя довольный, сжимая колючий металлический цветочек в руке, шел Арнаут в новых башмаках по уютному городку Брам — ходил по лучевидным, центробежно разлетающимся от островерхой горы церкви улицам, покупая еду в дорогу. Вежливо отвечал на замечания о погоде — да, ранняя в этом году осень, по ночам уже здорово холодно, значит, лето ждет жаркое, засушливое. Если поспешить, можно катарский праздник Малилосу успеть в Пау отметить. Наверняка ведь эн Гастон, Розамондин супруг, будет праздновать как полагается — в светлом зале со множеством свечей, в компании бледных, чернорясных праведников…
В самом деле было холодно, особенно ночью. Но Арнаут теперь шел к своей любимой, а любовь — она всегда теплая. Она важнее, чем то, кто на самом деле прав — так, по крайней мере, утешал себя трубадур, шлепая крепкими башмаками по дорогам своего нерушимого мира. Мира, где тебя знают по имени рутьеры, но не знают — святые. Потому что первые принадлежат твоему миру, вторые же — гости, и от их присутствия делается больно.
Та, которой он привез победу, уже не была полупризрачной, как иллюзорный Христос, небесной сущностью. И дело даже не в том, что Арнаут помудрел. Не исключено, что эту женщину, не слишком умную, гордую, притворявшуюся кем-то другим и не умеющую быть собой, он просто любил по-настоящему. Он уже ясно видел, что она хочет покоя, прекрасных (то есть: каких положено) любовных историй, развлечений, деторождения, и это последнее — единственное, что может быть ее призванием; он понимал, какова ее молодая, честолюбивая, так сильно зависящая от плоти душа. И видел, что внутри ее лежит алмаз, о котором она сама не ведает, и можно пролить реки крови и не смочь ничего ей объяснить, но он любил ее. То есть — хотел, чтобы она радовалась. И радовалась правильным, хорошим вещам. Может, потому, еще не умея найти самую правильную радость в подарок донне Розамонде, он просто вернулся к ней с победой.
И жил с нею жизнью Тристана, жертвуя своей столь ценимой чистотой, скорбя, нарочито прячась от свойственниц и камеристок, которые прекрасно все понимали… Жил, исполняя ее дурацкие пожелания и видя долгими зимними ночами изумительно яркие сны. Забывавшиеся по пробуждении.
Повезло Арнауту — редкий жонглер обретает себе на зиму такой отличный приют: замок Лурд, чьи стены вздымаются над пропастью, спины высоких лесистых гор укрывают от злого ветра город, где дважды в день — теплая еда, где добрая госпожа часто приглашает в жарко натопленную залу для тихого, зимнего пения. Зима — время писать новые песни, готовясь к весенним странствиям; время быть счастливым со своей дамой, готовясь по ее приказу к лету отправляться на войну. Розамонда хотела еще одного подвига.