Проходит несколько минут, в течение которых двое клиентов пытаются разрешить загадочные тайны бегов, назначенных на следующее воскресенье; один из них очень высокого роста, второй стоит вполоборота, опираясь на стойку, что позволяет ему время от времени бросать взгляд на репродукцию произведения Сэмюэла-Финли-Бриза Морзе. Также время от времени он поглядывает и на человека, что сидит за столиком и вроде бы смакует свою укропную настойку. Человек, видимо, не вызывает у него особого интереса, ибо взгляд второго клиента задерживается на этой личности без особых примет не более чем на три-четыре секунды. Клиенту явно больше нравится умирающий Геракл кисти Сэмюэла-Финли-Бриза Морзе. Когда его собеседник заявляет, что исчерпал все возможные комбинации и варианты, он ловко поворачивается вокруг своей оси, вынимает мелочь из кармана и платит за два стакана, которые еще стоят, будучи уже осушенными, на стойке. Затем он пожимает руку хозяину и выходит в сопровождении своего товарища, человека очень высокого роста. Дверь за ними закрывается.
Человек в каскетке протирает стаканы. Он не заговаривает с Сидроленом.
И Сидролен не заговаривает с ним.
Вот тут-то и входит Альбер.
VIII
При виде Сидролена Альбер воздерживается от всяких чрезмерных проявлений удивления, узнавания или радости. Он спокойно усаживается, пожимает Сидролену лапу и спрашивает у хозяина бокал шампанского. Наполнив бокал, человек в каскетке черного сукна в белый горошек скрывается у себя за стойкой, где ему удается стать совсем уж незаметным.
Альбер и Сидролен беседуют вполголоса.
— Ну как, дела идут? — спрашивает Альбер.
— Вроде бы.
— Привыкаешь к воле?
— Да ничего, свыкаюсь помаленьку.
— Все живешь на своей барже?
— Да.
— Там небось спокойно.
— Да вроде бы. Если не считать того, что с некоторых пор какой-то гад нашел себе развлечение: малюет всякие гадости на загородке вдоль бульвара. Вот я и занимаюсь тем, что замазываю их. На загородке, значит.
— Зря психуешь из-за такой малости. Надписи, — подумаешь, велика важность! Просто один из литературных жанров.
— Конечно, но я все же предпочитаю их замазывать.
— Ну а что еще не ладится?
— В остальном порядок. Выдаю дочь замуж. Последнюю.
— Поздравляю. Небось доволен, а? Теперь они у тебя все пристроены.
— Признаюсь тебе, я и не думал, что ей это удастся.
— Вот видишь, никогда не надо отчаиваться.
— О, я и не отчаивался. Просто за нее переживал.
— Конечно, ясное дело.
— Вот так-то. Теперь останусь на своей барже совсем один.
— Надо бы заглянуть к тебе как-нибудь на днях, но, знаешь, при моих делах…
— Вот как раз об этом я и хотел с тобой потолковать.
— Странно, с чего это тебе вздумалось толковать о моих делах.
— Сейчас поймешь.
— Да уж хотелось бы!
— Так, значит, теперь я останусь на своей барже совсем один. Придется самому стряпать, стирать белье, штопать носки, драить палубу, словом, заниматься такими делами, от которых меня воротит, поскольку дела эти в чистом виде бабьи. Понимаешь, куда я клоню?