— Ах он бездельник! Ах он предатель! Да я ему уши с корнем выдерну!
— О, вы не имеете права наказывать его за сыновнюю любовь. Прошу вашего снисхождения и милости, как мы испросили у Его Величества снисхождения и милости для вас.
— Кто это «мы»?
— Монсеньор Биротон, который нынче заседает в Учредительном Собрании…
— Это еще что за Учредительная чертовщина?
— Так переименовали себя Генеральные Штаты. И ваше присутствие безотлагательно требуется в Париже. В рядах знати очень не хватает делегата от округа д’Ож, а кроме того, Его Величество желает простить вас лично: в конце концов вы всего-навсего защищали свою честь. Но при одном условии…
— Ах, при условии!
— Оно не столь уж обременительно: при условии, что вы займете свое место в Учредительном Собрании.
— Ну, нет, на это не рассчитывайте. Сейчас у меня других дел хватает.
— Можно узнать, каких?
Тут появился трактирщик с несколькими кувшинами вина.
— Оставь нас, трактирщик! — приказал ему господин Это, — ты видишь, я исповедуюсь. Вернись к своим кастрюлям и приготовь нам шикарный ужин, сегодня я угощаю господина аббата.
Трактирщик исчез, но вместо него вошел Пешедраль. Он только что кончил заниматься лошадьми и прибирать тяжелую поклажу. Он воскликнул:
— Господин аббат!
От изумления он никак не мог прийти в себя.
— А ну-ка, поди сюда, бездельник! Предатель! — загремел господин Эго. — Так-то можно тебе доверять? Да я тебе сейчас такую порку задам!
И он поднялся, готовясь исполнить свою угрозу.
— А что я такого сделал? — завизжал Пешедраль, пятясь к двери.
— Ты мог с головой выдать меня королевской страже.
— Ничего не понимаю. Что я такого сделал?
— Ты писал графине де Прикармань!
— Ну и что из этого? Господин герцог, что плохого в том, что я писал своей мамочке?
— И вдобавок он зовет меня господином герцогом!
Герцогские руки уже потянулись к пешедралевым ушам, когда аббат Рифент вскричал:
— Пощадите его, месье Эго! Пощадите этого юного левита[61]! Поверьте, графиня строго блюла тайну!
— Чего не скажешь о ее сыночке!
— Не будем больше об этом!
— Нет, будем! — упрямился герцог.
— Нет, не будем! — властно перебил его аббат Рифент, — и давайте вернемся к нашим баранам, а вернее, к вашим планам.
— Ладно уж, — сказал господин Эго Пешедралю, — садись да промочи горло этим вот вином кларетом, но только запомни на будущее, что я ненавижу предателей.
— Ну, если писать маме письма — предательство, — вскричал Пешедраль в порыве раскаяния, — то я больше никогда не буду!
— Это мы еще поглядим, — сказал господин Эго и спросил аббата Рифента, — какие такие планы?
— Да ваши, ваши, месье Эго!
— Ага! Тут я вам приготовил хорошенький сюрприз! Но сперва расскажите-ка мне о моей супруге Руссуле.
Аббат Рифент выложил новости о герцогине, каковые новости оказались весьма скверными, ибо названная дама скончалась от полного упадка сил через месяц после гибели Прикарманя. Сообщив это грустное известие, аббат встал, дабы сотворить короткую молитву. Каковую молитву герцог и Пешедраль завершили словом «аминь».
Потом все трое обильно и роскошно поужинали и, будучи сильно усталыми, бух в постель — и заснули.
XV
Сидролен открыл один глаз: утро еще не наступило. Он открыл оба глаза: была еще ночь. Он вздрогнул, что навело его на мысль глотнуть рома, потом взглянул на набережную: никого, если говорить о прохожих. Лишь изредка по шоссе быстро проезжал уаттомобиль. Спустя какое-то время Сидролен понял, что если даже по тротуару и шли прохожие, темнота все равно не позволяла разглядеть их. Он снова вздрогнул и выпил еще глоток рома.
Тихонько встав, он беззвучно подкрался к загородке, внезапно зажег электрический фонарь и описал им широкую траекторию. В поле видимости никого не оказалось. Он подошел еще ближе, пытаясь разглядеть, не намазюкал ли трусливый аноним свои оскорбительные надписи тайком: но нет, трусливый аноним не приходил этой ночью и, может быть, уже не придет.
— Жаль, — прошептал Сидролен, — мог бы выспаться по-человечески.
Он обернулся: ему почудилось, будто кто-то ходит по тротуару рядом с достроенным, но еще не заселенным домом. Сидролен направил туда свой фонарь, но тот был слишком слаб, чтобы осветить предполагаемый силуэт. Фары проезжавшего мимо уаттомобиля оказались сильнее, и Сидролен смог убедиться, что силуэт не представляет для него никакого интереса.
Погасив фонарь, он сделал несколько шагов.