— Сейчас позавтракаем и тотчас же отправимся в путь, — сказал герцог тоном, не терпящим возражений.
Аббат взглянул на солнце — июльское солнце, уже довольно высоко поднявшееся над горизонтом.
— Вы боитесь жары? — спросил герцог. — Не беспокойтесь: там, куда я вас везу, будет прохладно. К столу!
— Какова сегодняшняя увеселительная программа? — спросил мимоходом Сфен у Пешедраля, который ретиво кинулся к столу.
— Будем прогуливать аббата, — ответил Пешедраль и нырнул в таверну.
— Надеюсь, не на моей спине, — вздохнул Стеф. — У меня нет никакого желания беседовать с аббатом: он такой отъявленный спорщик — спит и видит, как бы посадить вас в лужу.
— Ты всегда можешь сбросить его в эту самую лужу, — посоветовал Сфен.
Стеф щелк-и-смолк. Сфен чих-и-стих.
Младший конюх из таверны, никчемный бездельник, подвел и привязал рядом с ними хозяйского мула; мул был уже взнуздан. Как только парень ушел, Сфен сказал Стефу:
— Вот видишь, нечего было расстраиваться заранее!
— Кто тебе сказал, что этот мул не предназначен Пешедралю? А мне достанется кюре.
— Слушай, ты мне действуешь на нервы! Принимай жизнь такой, какая она есть. А поскандалить всегда успеешь.
— Все равно меня тошнит при одной мысли о том, что на меня взгромоздится священник. Ох, вот уж не везет так не везет! Что ты хочешь, — не могу я смирить свой нрав, ты ведь меня знаешь.
Мул с восхищением внимал им, — сам он владел лишь несколькими словами на лимузенском диалекте и не хотел позориться перед столь блестящими знатоками классического лангдойля[62]. Обед, без сомнения, оказался чересчур обильным, ибо прошло не менее двух часов, прежде чем герцог, паж и аббат сели наконец в седло и — прощайте, милые друзья!
Проехав почти два лье, они спешились в чистом поле. Лошади и мул были поручены Пешедралю, который тут же развалился под деревом.
— Дальше мы пойдем пешком, — объявил герцог.
— А что это у вас в руках? — осведомился аббат.
— Фонарь.
— Фонарь — средь бела дня?
— Пока это мой маленький секрет.
Озадаченный аббат благоразумно воздержался от расспросов по поводу веревки, которую герцог также прихватил с собой.
Они шли через поля, через луга, через леса, через пустоши, через вересковые заросли. Аббат недовольно ворчал и, будучи мало расположен к созерцанию природы, на все корки бранил Жан-Жака Руссо, крапиву и чертополох, а попутно обдирал ноги о камни, число которых возрастало с каждым туазом. Потом пришлось одолевать довольно крутой склон, и наконец запыхавшийся аббат Рифент догнал герцога возле какой-то расщелины в скале.
— Ну а теперь, аббат, — сказал герцог, с трудом подавляя довольный смешок, — смотрите, что вы сейчас увидите.
— Ох, господин герцог, — кисло-сладким тоном отозвался Рифент, — вот уж прогулка, которой я никак не одобряю.
— Войдем, — сказал герцог.
Аббат поглядел вокруг.
— Туда, — сказал герцог, указав на щель.
И он начал протискиваться в узкий лаз.
Аббат круто развернулся и поспешил назад, к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке.
— Эй, вы! — заорал герцог, — а ну-ка вернитесь!
Аббат остановился. Он услышал громовой хохот герцога.
— Уж вы не боитесь ли? — крикнул ему герцог.
Обернувшись, аббат видит герцога, уже наполовину скрывшегося в щели. Аббат находит это зрелище скорее комичным, нежели пугающим. Он кричит в ответ:
— Господин герцог, вам надлежало бы занимать свое место на скамье Генеральных Штатов, а не валять дурака в Перигоре.
Герцог вновь хохочет. Аббат исправляет один пункт в своей речи:
— Я хотел сказать, на скамье Учредительного Собрания.
И он опять поворачивает назад, по направлению к своему мулу, а там и к таверне «Золотое солнце», что в Плазаке; видя это, герцог выкарабкивается из щели, ставит наземь фонарь и бежит вслед за аббатом. Невзирая на тучность, он без труда нагоняет его, хватает за шиворот и за штаны и водворяет на прежнее место. И вот они опять стоят перед расщелиной в скале.
— Так бесцеремонно обращаться с духовной особой! — верещит запыхавшийся аббат. — Этого я вам никогда не прощу, господин герцог.
— А нас никто не видел, — спокойно парирует герцог, — и я никому не расскажу. Давайте лезьте!
— Вы намерены убить меня? — восклицает Рифент.
Герцог опять хохочет.
— Ах, как же я не подумал раньше! — лепечет аббат. — Именно так: он хочет меня убить! Он хочет меня убить!
Герцог добродушно спрашивает: