Красовский следил за указкой начальника штаба и одновременно наблюдал за выражением лиц участников совещания. Тяжелое испытание предстоит им в скором будущем. Хоть Кириллов и говорит, что, дескать, воевать нужно не числом, а умением, а все–таки трудно себе представить, как сможет одна бригада противостоять двум корпусам, из которых один танковый. Как–то поведет себя каждый из этих людей во время сражения? За комбата‑1 Александрова он спокоен — не дрогнет и не растеряется. Как говорится, «видно сокола по полету». И комиссар у него, Бегма, такой же бедовый. А вот капитана Коваленко он еще мало знает, недавно в бригаду пришел.
На вид мужественный, решительный, а каким он на деле окажется? Ведь задача ему ставится очень тяжелая: дать бой двум корпусам противника, танковому и пехотному, силами одного стрелкового батальона с приданными ему одной ротой 1‑го батальона и артиллерийским дивизионом 45‑миллиметровых пушек. Гм, хоть бы бровью повел. Сидит спокойно, что–то не спеша записывает в блокнот, словно собирается сразиться с немцами не батальоном, а целой дивизией.
Красовский перевел взгляд с комбата‑3 на его комиссара — старшего политрука Фельдмана. Этот уже успел заслужить авторитет у личного состава батальона. Грамотный и деловой мужик. Правда, несколько медлительный, но кто из нас без недостатков? Его коллега Житников, комиссар 2‑го батальона, тоже не отличается особой резвостью: ходит вразвалку, говорит всегда спокойно. А какой порядок в батальоне, какой высокий моральный дух!
— Вопросы есть? — вывел командира бригады из раздумья вопрос начальника штаба.
— Есть, — поднялся с места командир 2‑го батальона майор Рудик. — Танки нам дадут?
— Не обещают. Еще вопросы?
Левицкий, черный от загара, выпрыгнул из кузова грузовика и, поправив за спиной автомат, поспешил к начальнику политотдела, вышедшему на улицу из колхозного медпункта вслед за участниками совещания.
— Товарищ батальонный комиссар, старший политрук Левицкий с боевого задания прибыл! — приложил он к виску забинтованную руку.
— Здравствуйте, Степан Гаврилович, — осторожно притронулся к ней начальник политотдела. — Вы что, ранены?
— Пустяк, товарищ батальонный комиссар: немного палец повредило.
— После доклада сразу же в санроту, — нахмурился Самбуров и жестом пригласил разведчика в хату, где только что проводилось совещание. Усадив его на табурет, сам сел напротив и приготовился слушать донесение.
Однако Левицкий поднялся с табурета и, глядя в глаза непосредственному начальнику, сказал срывающимся голосом:
— Товарищ батальонный комиссар, я не полностью справился с вашим заданием…
— Что такое? — поднялся с места и Самбуров.
— В группе лейтенанта Светличного — происшествие.
И Левицкий рассказал начальнику политотдела обо всем, что произошло.
Самбуров помрачнел. Его клиновидное лицо, казалось, еще больше вытянулось книзу. На круглом, с огромными залысинами лбу собрались морщины.
— Век живи — век учись, — проговорил он сокрушенно и принялся «распекать»… самого себя: — Плох тот руководитель, который не видит дальше своего носа. Ну почему я не заострил вашего внимания на этом типе? Ведь я же догадывался о нечистоплотности Светличного. Разве его сигналы, а точнее, доносы на сослуживцев не свидетельство его мелкой и подлой душонки? Как я мог упустить эти факторы, посылая вас на боевое задание?
У Левицкого от такого самобичевания начальника струйка потекла между лопатками. Уж лучше б он кричал на него, топал ногами, чем вот так — ругает вроде бы себя, а провинившемуся от этой ругани хоть сквозь землю провалиться.
— А где Зуев? — спросил комиссар.
— Отправился прямиком в штаб бригады доложить о результатах разведки.
— Немцы далеко?
— Заняли Степное. Натолкнулись на них в Орловке.
Самбуров задумчиво пошагал по комнате. Потом снова подошел к Левицкому.
— Что ж вы стоите? Немедленно к врачу на перевязку. Впрочем, я тоже с вами… Хочу посмотреть, как обстоят дела у Фидельмана.
Медсанрота расположилась на южном склоне Терского хребта в здании, принадлежавшем местным нефтепромыслам. Во дворе санроты и вокруг нее стояло несколько повозок с имуществом, какими–то ящиками, помеченными красными крестами, брезентовыми сумками и узлами с бельем. У стены под парусиновым пологом, закрепленным на тонких жердях, вкопанных в землю, лежали на раскладушках раненые. У одного из них забинтована голова до такой степени, что она превратилась в марлевый шар, из которого едва виднеется маленький бледный нос.