— Началось, — сказал Мишка, невольно приседая под кирпичный забор. Минька тоже опустился на корточки рядом с товарищем.
Артиллеристы спали тут же, возле пушки, на охапках пшеничной соломы, привезенной ездовым из станицы Луковской. Солома была свежая, недавно скошенная, от нее пахло полем и солнцем. Хорошие сны должны сниться под этот родной, домашний запах.
Все спали. Не спал лишь часовой, мерявший ногами расстояние от ствола пушки до угла ГУТАПа и обратно, да связист, сидевший в противоположном углу помещения и клевавший носом над телефонным аппаратом. Но вот и он не выдержал соблазнительного храпа артиллеристов, голова его прислонилась к стене и… в это время загнусавил зуммер. Связист дернулся и судорожно схватил телефонную трубку. Так просыпается мать от еле слышного писка своего младенца.
— «Фиалка» слушает, — проговорил связист в трубку хриплым голосом.
— «Фиалка»? Я — «Кипарис». Приготовьтесь встречать гостей. Не жалейте для них шампанского, — посоветовала трубка.
— Я — «Фиалка», вас понял. Будем накрывать стол…
Связист положил трубку, подошел к командиру орудия, бесцеремонно встряхнул за плечо.
— Ты чего? — подхватился Николай.
— Из штаба звонили: быть в боевой готовности, немцы близко. Надо срочно известить остальных.
— Расчет, подъем! — крикнул командир орудия, запахивая под ремень гимнастерку.
Артиллеристы вскочили на ноги, шурша соломой, стали быстро приводить себя в порядок. Николай подошел к пролому, протиснулся между щитом пушки и стеной.
— Соснин! — позвал часового. — Ничего не слышно?
— Ничего, товарищ командир, тихо кругом, даже собаки не гавчут, — отозвался заряжающий.
— Иди готовь боезапас.
— Есть.
Николай вышел во двор, с хрустом потянулся. Ну вот и дождались «гостей». Скоро ли пожалуют? Сквозь густые ветки яблонь розовело небо — словно марлевая повязка набухала горячей кровью. В сером сумраке нарождающегося дня над крышей соседнего дома смутно вырисовывался на том же кровавом фоне купол великана–собора с крестом на макушке. «Грустный символ, — подумал Николай, — не хватает еще только каркающего ворона».
Звякнула клямка калитки. Это пришел помощник командира дивизиона лейтенант Куличенко, как всегда подтянутый, энергичный, в летном шлеме. Выслушав доклад командира орудия, спросил:
— У тебя — порядок?
— Как в артиллерийских войсках, — улыбнулся Николай.
— Смотри в оба: сегодня фашист будет щупать нашу оборону. Разведчики видели в Черноярской много танков и бронетранспортеров. Вероятнее всего они в первую очередь попробуют на твоем участке. Не торопись, подпускай поближе, к самой горке и бей наверняка. Танки легкие: в основном. Т-3 и Т-2. Клепаные, с тонкой броней. Но все равно старайся — в днище. У тебя кто наводчик? Ах да, Бейсултанов. У него глаз острый. Помню, как по мишеням гвоздил на полигоне в Андреевской долине. Ну, ни пуха тебе ни пера. Провожать не надо, — с этими словами Куличенко растворился в предутренней синеве. «Пух–то бронированный» — пошутил про себя вслед лейтенанту командир «сорокопятки».
Невыносимо медленно карабкалось в тот день по крышам домов солнце. Еще медленнее взбиралось оно по сучьям старого тополя, что виднелся справа от собора и, казалось, тянулся изо всех сил кверху, чтобы сравняться с ним. Уже пролетела с запада на восток «рама», по появлению которой над городом можно было сверять часы. А немецкие танки все еще не показывались на пустыре, что отделяет станицу Луковскую от города Моздока.
— Вот так мы с батей, бывало, медведя в тайге караулили, — проговорил, сидя на станине пушки, ездовой Костя Савельев, он же первый и последний номер орудийной прислуги. Костя родом из Томска и поэтому при любом поводе старается подчеркнуть свою принадлежность к славному сибирскому племени. Рассказывая, он частенько пренебрегает достоверностью тех или иных событий, и когда слушатели ловят его с поличным, добродушно удивляется: «Неужто сбрехал?» и продолжает рассказ в другом варианте. Вот и сейчас Костя повествует друзьям, как охотился с отцом на медведя, а те слушают и дымят самокрутками: пусть его болтает, за разговором легче ждать немецкие танки, вроде делом заняты.
— Так вот, братцы мои, пошли мы как–то на засидку. Я — впереди с ружьями, батя сзади ковыляет, известно, старичок. Как говорится, укатали сивку крутые. горки. Плоховат старик стал, в чем душа держится. Вся надежда на меня. А я, надо сказать, был до войны не то, что сейчас — довел меня старшина перловой кашей до веселой жизни… Ну, значит, засели мы в овес. Сидим. Вот как сейчас, например. Ждем зверя. Кругом тайга и темнота первобытная. И не то чтоб страшно, а просто оторопь берет, как перед танковой атакой. Оно хоть и жаканы в стволах, а все ж не на зайца вышли, всяко может обернуться. До рассвета сидели, думали уже, что и не придет косолапый. А он на самой зорьке — здрасьте! Я ваш дядя. И давай овес сосать. Агромадный, паралик его расшиби, как моздокский собор, может, чуть меньше. Прицелился я в него, клац! — осечка. Что ты будешь делать! Шепчу бате: «Стреляй, а то уйдет!» Только какой с бати стрелок: глаз уж не тот да и руки трясутся — промазал.