— …Танк перед вами ракурсом в одну четверть. Куда будете бить вот вы, ефрейтор Маломуж? — донесся к Левицкому басовитый голос Кириллова. Сам комиссар по специальности механик–танкист второго класса и прекрасно знает уязвимые места танка еще со времен Халхин–Гола.
Ефрейтор Маломуж, невысокого роста, широкоплечий крепыш с застенчивыми светлыми глазами, переступает с ноги на ногу:
— Я яго, товарыш камиссар, буду биць у борт.
Маломуж белорус.
Комиссар бригады хмурит черные широкие брови.
— В гусеницы, Маломуж, а не в борт. Ведь при таком остром угле пуля из пэтээра отрикошетит от борта, понял?
— Паняв, — согласно кивает головой девятнадцатилетний бронебойщик. — Пуля отскочит ад яго борта и пападзё у бак с горучым.
Все так и покатились со смеху. И даже неулыбчивый комиссар бригады Кириллов шевельнул в усмешке твердо сжатыми губами.
— А… это вы Левицкий? — кивнул он. подошедшему старшему политруку. — Слышите, как ржут, барбосы? Такой, я вам скажу, находчивый народ. Вот если бы и в бою так, как языком. А что произошло вчера в этом, как его… ГУТАПе?
Левицкий начал рассказывать, но Кириллов перебил его:
— Я это знаю. Вы мне скажите, что за мальчишки там оказались? И они в самом деле стреляли из ружья по танку?
— Стреляли, товарищ батальонный комиссар.
— Гм… — у комиссара бригады снова посуровело лицо, на нем еще резче обозначились крутые складки по бокам рта. — Расскажите об этом нашим бронебойщикам. Сейчас. Со всеми подробностями.
Левицкий окинул взглядом бронебойщиков. Безусые, чуть постарше того парня, что стрелял вчера по уползающему танку из чужого ружья. Вон улыбается второй номер бронебойщик Луценко, высокий, чернобровый украинец, единственный сын у матери. Незадолго до отправки на фронт она приезжала в Грозный к своей «ридной дитыне». Ее встреча с сыном и данное ему при прощании материнское благословение на ратный подвиг послужило темой бесед во всех ротах батальона.
Луценко что–то говорит на ухо комсоргу роты Данцеву. На вид комсорг и вовсе мальчишка. Круглолицый, розовощекий, он кажется моложе своих восемнадцати лет. Запомнился этот ротный весельчак и запевала Левицкому во время последнего комсомольского собрания, проведенного прямо на позиции в тени акаций, растущих по обе стороны шоссе, что тянется зеленой ниткой через пустырь от вокзала к городу.
…Принимали в комсомол рядовых Грицюка и Козлова. Батальонный комсорг прочитал вслух заявление: «Прошу принять меня в ряды ленинского комсомола, так как в тяжелый для Родины час хочу идти в бой комсомольцем». Скупые строчки, но за ними искреннее чувство.
— У кого есть вопросы к Грицюку? — обратился комсорг к комсомольцам.
— Нехай расскажет автобиографию, — предложил Маломуж. Но на него зашикали.
— А у тебя самого есть она, биография? Он до самой войны, небось, штаны за партой протирал, даже влюбиться не успел, правда, Грицюк? — подмигнул Данцев.
— Пусть лучше расскажет про обязанности, — предложил Саша Рыковский, ростовский шахтер, успевший до начала войны побывать в забое.
Грицюк встал, одернул гимнастерку, сдвинул к переносью густые брови:
— У нас у всех сейчас одна обязанность — бить проклятого фашиста так, чтобы от него дым шел и искры сыпались.
Собрание одобрительно загудело. Над стрижеными головами поднялся частокол рук:
— Молодец, Грицюк! Принимаем единогласно.
В минометной роте, куда направил Левицкого после беседы с бронебойщиками комиссар бригады, был, как говорится, полный порядок. Огневые позиции оборудованы как положено. Щели для укрытия расчетов перекрыты в два наката, блиндажи — в три наката. Запас мин в складах доведен до 300 штук на каждый миномет. Все подчищено, аккуратно сложено, замаскировано, протерто, смазано.
— А у вас тут по–настоящему, — похвалил Левицкий сопровождавшего его командира взвода Усатенко.
Двадцатилетний лейтенант горделиво улыбнулся.
— Старались, товарищ старший политрук, — сказал он, подводя Левицкого к площадке, в центре которой стоял, задрав к небу широкое горло, батальонный 82‑миллиметровый миномет.
— Командир роты у нас сами знаете какой, да и Фельдман, комиссар батальона, не оставлял нас своей милостью. Разве только не ночевал на позиции, по три раза на день проведывал — тут и не захотел бы, да сделаешь как надо.
— А где у вас наблюдательный пункт? — спросил Левицкий, отходя от миномета к плетню, отделявшему огород от болота.
— Там, — показал комвзвода рукой на один из домов, стоящих на крутоярье редкой цепочкой вперемежку с деревьями. — Один на чердаке, другой вон на том дубе.