С укоризной взглянул на командира роты политрук. Но тот лишь махнул рукой.
Тяжело было на душе у Васильева, когда он, держа в руке скользкий телефонный провод, пробирался вслед за ним по терской чащобе: до сих пор не могут забыть его неудачного прыжка с парашютом. И почему он вцепился тогда в этот проклятый трос? Перед глазами снова возникли взлетная полоса учебного аэродрома, самолет У-2 и нахмуренный взгляд Мордовина: «Почему не выполнили задание?» Если б он сам знал, почему. Ведь потом прыгал и с У-2 и с ТБ‑3. Значит, он все же не трус. Может быть, все случилось из–за того, что летчик подтолкнул его в спину рукой, и сработала защитная реакция? Нет, он не трус и он докажет это в бою, вот только отыщет обрыв телефонного провода.
Справа ухнул снаряд. Сзади прорычала пулеметная очередь. И вдруг вся терская пойма потонула в грохоте артиллерийской стрельбы. «Снова немцы пошли в атаку». Прибавил шагу. Дико завывали мины, с ужасным треском разрываясь среди деревьев, хищно «цвыкали» шальные пули.
— Куда тебя несет? — крикнул кто–то истошным голосом. — Хоронись скорей в окоп, счас «юнкерсы» долбить начнут!
Но Васильев пробежал мимо спасительного окопа, по–прежнему не выпуская из руки провод. Вот и кизлярские кручи с водокачкой на самом краю обрыва. Здесь, под ними, на свободной от деревьев равнине еще страшнее, чем в лесу. Слева, справа, впереди, сзади–всюду из земли вырываются огненно–черные султаны взрывов. Впору бы забиться в какую–нибудь промоину или воронку и лежать не двигаясь, закрыв голову, пока не утихнет эта железная буря. Но сзади осталась истекающая кровью рота. Она бьется с врагом из последних сил, не зная, что делается вокруг. Ей нужна связь. И Васильев, превозмогая страх, бежит короткими перебежками в направлении водокачки, недалеко от которой под кручей борются два красноармейца.
— Вы что, очумели? — крикнул он, подбегая к бойцам и падая рядом с ними от разорвавшегося на круче снаряда. Тут только разглядел лейтенант, что бойцы не борются, — а перекатываются друг через друга к бомбовой воронке, с края которой свисают внутрь обрывки проводов. Они оба ранены в ноги и потому передвигаются таким странным способом. «Добираются к воронке, чтобы лежа в ней срастить оборванные провода» — уяснил Васильев. Он втащил раненых поочередно в пахнущую тротилом яму, кое–как перевязал их лоскутами от своей нижней» рубашки и, соединив перебитые провода, уже намеревался возвращаться назад, когда один из бойцов показал рукой на глиняную кручу:
— Вон, товарищ лейтенант, еще один провод висит.
Ах, черт! До него метров десять не меньше. Значит, в 6‑й роте тоже нет связи. Васильев вылез из воронки, осклизаясь и падая, стал взбираться на кручу, а вокруг гремела, свистела и трещала смерть, вот–вот угодит в отчаянного связиста раскаленным куском металла. Шаг за шагом, все выше и выше, на виду у неприятельских артиллеристов. До свисающего провода остается полметра. Протянул руку, потерял равновесие — и свалился вниз. «Тросов нет, ухватить не за что», — зло поиронизировал над собой, потирая ушибленный при падении бок, и снова полез кверху. Повезло. Срастил концы и кубарем скатился вниз. Пообещав раненым прислать за ними санитара, заспешил в штаб 6‑й роты.
— «Осина»! — прокричал в трубку телефона Васильев срывающимся голосом, — говорит «Десятый». Дайте трубку «Первому». «Первый»? Я — «Десятый». Связь восстановлена!
— Спасибо, Гриша, — донесся из трубки усталый голос командира батальона Рудика.
Васильев положил трубку, отер пот со лба, расслабленно опустился на чурбан, заменяющий табуретку, облегченно вздохнул. Но тут же вскочил, заторопился к выходу.
— Отдохни, куда же ты? — крикнули ему вслед. Но Васильев уже бежал к позиции 4‑й роты.
Снова непролазная чаща и свист осколков. И вдруг ничего этого не стало. Пробегая лесную поляну, Васильев споткнулся и повалился лицом в мокрую траву–на этот раз снаряд разорвался слишком близко от него.
Первым движением Миньки при виде Кукуша было спрятаться за спину товарища, но повар уже заметил его. Спрыгнув с подножки походной кухни и что–то каркая себе под нос, он подскочил к Миньке и замахнулся блестящим черпаком. Но вмешался конвоир, и Кукуш не осуществил намерения. Брызгая слюной и тыча в Миньку пальцем, он залопотал что–то солдату. Из потока непонятных слов Минька уловил только одно знакомое — «маршиерен» и догадался, что повар рассказывает однополчанину о вчерашнем случае. Закончив повествование, он еще раз замахнулся на виновника своего конфуза, но не ударил, а лишь презрительно бросил сквозь зубы: «Руссиш сволотшь». Затем схватил его свободной рукой за воротник рубашки и рванул по направлению к своей кухне.