А за Тереком гудело и рвалось — там шел бой, и туда шли все новые и новые толпы немецких солдат, ползли, грохоча по настилу понтонного моста гусеницами, черные, с львиными мордами на бортах танки. Где–то там сидит сейчас в окопе Мишка–Австралия и стреляет из винтовки по тем, кому он будет варить вместе с этим ненавистным Кукушем суп. И Левицкий тоже там. Вот бы посмотрел старший политрук, как его моздокский знакомец подкладывает дрова в топку немецкой кухни…
— Шнелль! Руссиш швайн! — раздался у него над ухом резкий голос повара, который одной рукой открывал крышку котла, а другой показывал на стоящий у колеса кухни объемистый термос в войлочном чехле с широкими ременными лямками. — Ком герр [13] бистро.
Наполнив термос супом, повар помог Миньке надеть тяжелую ношу за спину и повел на передний край. Жуткое это место — передний край, совсем не похожее на то, где он в прошлом году ломал с Мишкой–Австралией калину для его больного деда. Весь лес, от Предмостного до Нижних Бековичей и дальше, гремит беспрерывной стрельбой и воняет пороховой гарью, и на каждом шагу трупы, воронки, окопы и опять трупы. Немецкие — в темно–зеленых френчах и русские — в светло–зеленых гимнастерках.
— Бистро! — шипит сзади повар, подталкивая палкой носильщика.
Минька перешагнул через груду окровавленных тел, стараясь не смотреть на обезображенные насильственной смертью человеческие останки. Но разве удержишься, чтоб не взглянуть на человека, у которого осталось от туловища только верхняя его часть — грудь и голова с оскаленными, словно от смеха, зубами? Ох, жутко!
Над головой, квохча рассерженной наседкой, пролетел снаряд.
Мальчишка весь сжался в ожидании взрыва — сейчас рванет, и от него, Миньки, останется, как у того немца, полтуловища. К горлу вдруг подступила тошнота, и мальчик, обхватив ствол дерева, скорчился в приступе мучительной рвоты.
— Руссиш швайн! — заругался Кукуш, но не ударил палкой, подождал, пока носильщику станет легче.
Потом они еще долго пробирались по лесной чаще, перешагивая через мертвых и уступая дорогу живым, пока грохот боя не приблизился настолько, что Кукуш решил остаток пути к линии боевого соприкосновения доверить своему подневольному спутнику. Сидя в бомбовой воронке, в которую заставила его залечь пулеметная очередь, он жестами показал Миньке, как он должен ползти к окопам, и… вдруг ни с того ни с сего начал задирать вверх руки. Минька проследил за взглядом его расширенных от ужаса глаз и едва не вскрикнул от радости: из тернового куста выглядывало вместе с дулом автомата лицо нашего бойца с красной звездой на пилотке.
— Тихо надо, ферштейн? — сказал шепотом боец, обращаясь к Кукушу, и поманил его к себе пальцем. — Иди сюда.
— Я, я, — согласно закивал головой бледный, как полотно, повар, поднимаясь на ноги. Но Минька опередил немца.
— Дяденька! — проговорил он сдавленно и бросился к красноармейцу, заплакав от избытка чувств.
— Ну–ну, — погладил тот его по стриженой макушке. — Шуметь–то не нужно, а то немцы услышат — капут нам сделают. Забери–ка лучше у него пистолет из кобуры. А теперь давай его сюда. Вот так…
И снова Минька шел по лесу, удивляясь превратностям судьбы и помахивая трофейной палкой. Только тяжелый термос с супом нес теперь не он, а Кукуш. По–прежнему гремело со всех сторон, и в горле перехватывало от пороховой гари, но у Миньки уже было другое настроение.
— Шнелль! — шипел он время от времени на спотыкающегося Кукуша и норовил ткнуть палкой пониже термоса.
Но боец каждый раз хватал его за руку:
— Нельзя пленных трогать.
— Ему можно, а мне нельзя? — поднимал Минька на красноармейца наполненные злыми слезами глаза. — Вы не знаете, как он меня бил вчера?
— Все равно нельзя, — хмурился боец. — Мы ведь не фашисты. И вообще, перестань шуметь, не на своей стороне находимся. А ну стой, — приказал он, поровнявшись с корневищем поваленного через неширокую терскую протоку дерева, и, приложив ладонь ко рту, дважды крикнул удодом. Тотчас из–за протоки последовало ответное кукование, и на вершине дерева показались еще два советских бойца в пятнистых плащпалатках. Балансируя руками и автоматами, они перебежали по скользкому стволу на правый берег протоки.
— Кого это ты, Зайчик, зацапал? — спросил один из них, рослый, голубоглазый, с летным шлемом на белокурой голове.
— Да вот, на позицию жратву несли, — качнул стволом автомата на задержанных. — Ихний повар, это — моздокский пацан.
— Тебя как зовут, моздокский пацан? — обратился военный в шлеме к мальчишке.